Одна в пустой комнате

Следую по стрелке из таблицы, прочерчиваю через весь листок линию, считаю и переписываю.

Когда последний символ занимает место на руке, Аркадий громко и четко зачитывает вслух:

– Иди в полицию!

Аркадий счастлив. Наконец нам удалось разгадать послание.

Он хлопает в ладоши, радуется как ребенок, выпивает остывший чай и плюется чаинками. А я смотрю на это все и думаю, что я уже много раз видел на стене эту надпись. Эта далеко не первая. И еще я думаю, что ох не просто будет мне убедить Аркадия пойти со мной.

На руке написано: «Иди в полицию!»

И я чувствую, что нужно поторапливаться. Иначе случится что-то жуткое, что-то непоправимое.

А еще я чувствую страх Аркадия. И уверен, что боится он совсем не напрасно.

⁂

– Эти надписи сделал я. Вернее, не все. Только одну из них, – говорю, шепелявлю. Нижняя губа сильно опухла, болит, и мне трудно выговаривать слова.

Федор Петрович не смотрит на меня. Он, скорее всего, знает, о каких надписях я говорю, но хочет, чтобы я сам пояснил.

– Те, что на фотографиях. Вы спрафывали. – Терплю боль и повторяю более разборчиво. – Спрашивали, что значат те символы. Я вспомнил.

Десна кровит, я с трудом проглатываю густую слюну. Она теплая, тягучая, с металлическим привкусом.

Федор Петрович в курсе, чего мне стоило вернуть память. Каким способом мне вправляли мозги.

Он каждый раз тяжело вздыхает, когда видит мое избитое, все в синяках опухшее лицо. Он старается не смотреть на забинтованные ребра. Он не хочет замечать гипс.

– Что ты вспомнил, Аркадий? – Доктор говорит и даже не смотрит в мою сторону.

Федор Петрович прекрасный специалист.

Теперь я в этом не сомневаюсь. Он мастер своего дела. И он наверняка знает, что по инструкции нужно смотреть мне прямо в глаза. Только в глаза. Он безукоризненно выполняет все остальные предписания. Но не может заставить себя посмотреть на меня.

Я знаю, Федор Петрович чувствует свою вину за мои травмы.

– Вспомнил мнофо всехо… – прокашливаюсь. – Много всего вспомнил. Начну, как всегда, по порядку.

Смотрю на стакан. Он полон. Наполнен кем-то предусмотрительным до самых краев. Чувствую жажду. Я хочу попить. Очень хочу. Но самому мне не справиться. Мне бы сейчас трубочку… Но я не стану у них просить. Пошли они все…

Обойдусь.

Я начинаю рассказ.

Говорю и вижу довольное лицо полицейского, который меня избил. Он знает, что именно благодаря его работе я сейчас поведаю новые детали. Он удовлетворен. И ему ничего плохого за это не сделали. Вопреки его опасениям, ему даже выговор не назначили. Он сидит теперь, гордый, с высоко поднятой головой. Цепляет носом потолок и, как бы со стороны, наблюдает за мной, за своим триумфом. Он получил двойное удовольствие – помахал кулаками вдоволь, потрепал ненавистного подозреваемого и после вдобавок выслушал благодарности от своего начальства.

Радуется.

И я его не осуждаю. Я ему даже благодарен.

Если мои переломы хоть как-то помогут спасти девушку, я готов позволить раскрошить мне все, что осталось.

Я рассказываю, что вспомнил.

Как проснулся тем утром. Как пил тот не вкусный, до тошноты отвратительный зеленый чай. Как ломал голову над кровавым шифром со стены.

Я поясняю, что в тот момент я не помнил ничего.

Говорю, что когда удалось разгадать послание, я почувствовал, что должен действовать.

Я вернулся в город.

Обратился к первому попавшемуся полицейскому за помощью. И тот меня тут же арестовал. Без всяких объяснений или предупреждений. Просто схватил, скрутил, отпинал и заковал в наручники.

Чуть позже из разговоров стало ясно, что я оказывается «тот самый». Что, оказывается, ориентировки с моим описанием разосланы чуть ли не по всему миру.

– Он меня арестовал. И вот я здесь. Сижу перед вами.

Я без спроса подвигаю к себе блокнот психиатра, вырываю из него страницу. Зажимаю между пальцем и гипсом карандаш и рисую свой шифр.

Получается не очень аккуратно, но суть ясна. Переворачиваю листок надписью к доктору и протягиваю.

– Эта означает «Иди в полицию!». – Эта фраза дается легко. Я совершенно не шепелявлю.

Я ловлю удивленный взгляд психиатра.

Что его смущает? То, что я все-таки вспомнил? Или, может, неожиданный смысл фразы? Или настораживает, что я перестал шепелявить?

Он долю секунды смотрит мне в глаза и тут же суетливо возвращается к записям.

Я говорю, что сам придумал этот шифр. Как напоминание. Памятка для самого себя.

– Понимаете?

Объясняю, как именно расшифровываются знаки.

Говорю, что это вынужденная мера.

– Тот препарат, который использует Рита, полностью глушит воспоминания. Делает из человека болванчика. И я не придумал ничего лучше, как оставить себе скрытое послание.

– Препарат?

Я киваю.

– Она делает жертве укол. Рита называет его «коктейль». После него человек не может сопротивляться. Мне… Она применяла его и ко мне.

Федор Петрович говорит, что медэкспертиза не выявила никаких сомнительных препаратов в телах жертв. Он спрашивает, уверен ли я в том, о чем говорю.

Он сомневается в моих показаниях, а если точнее, в достоверности моих новых воспоминаний.