Одна против всех

Потом развернулся и так заехал своей ручищей-молотом мне под дыхалку, что я до самого конца поездки так и просидел, скрючившись, пытаясь в себя прийти. А он, ублюдок, мне, всемирно известному фотохудожнику, чьи работы имеются в частной коллекции самого принца Майкла, на спину еще и локоть поставил, чтобы ему удобнее ехать было.

Шура тяжело вздохнул. Мы с боссом заинтересованно слушали, не перебивая, потому что, наверное, хотелось отвлечься от грустных мыслей о тяжком своем житье-бытье. Шура продолжал:

— Привезли меня непонятно куда. Двор какой-то небольшой, весь деревьями засажен, дома пятиэтажные из серого кирпича, и ни одной живой души вокруг. Выволокли меня из тачки и потащили в подъезд. Мое «железо» какой-то «бык» за нами нес. Я уже с жизнью попрощался, мне уже ни еды, ни бабок, ни аппаратуры, ни славы — ничего не нужно, лишь бы не прикончили. Главное, понять ничего не могу, вот что противно! Поджилки трясутся, колени не держат, во рту пересохло, а этот бугай меня за шиворот, знай, тянет и тянет наверх, как последнего щенка. Поднялись на последний этаж, там уже дверь справа открыта. Меня втолкнули внутрь. Гляжу, нормальная вроде квартира, неплохо обставлена, потолки высокие, паркет на полу, коридор длиннющий за горизонт уходит, а от него в разные стороны море комнат. Похоже на бывшую коммуналку, которую выкупили и отремонтировали под одну квартиру. Тот буйвол впихнул меня в одну из дверей и говорит:

— Готовь аппаратуру, сейчас снимать будешь.

— Мы так не договаривались, командир, — вякнул я сдуру. Он подошел ко мне и, не поверите, взял вот так за шиворот одной рукой, а я ведь не маленький, сами видите, поднял в воздух чуть не до потолка, встряхнул и говорит:

— Еще слово — и ты покойник, парень. — И швырнул меня в угол, как куклу. Пока я оттуда выбирался, внесли мои кофры, штативы — я, придурок, на радостях все самое лучшее свое взял, чтобы класс продемонстрировать. Идиот!

Шура с силой треснул себя ладонью по лбу, и мы с боссом вздрогнули от раздавшегося громкого звона. Босс осторожно проговорил:

— Вы поберегите себя, Шура, поберегите…

— Да ладно! — махнул тот рукой. — После того, что было, мне и смерть не страшна. Короче, понял я, что дело — труба. Я ж не пацан уже, мне сорок два стукнуло, весь Советский Союз и почти весь мир объездил, навидался такого, что не каждый бы выдержал, в разные переделки попадал, а тут что-то под ложечкой засосало. Крутые мужики, дальше некуда. Я с такими никогда общих дел не имел и иметь не собирался. Не мне вам рассказывать, наверное, но если хоть раз с этим грязным миром столкнешься, хоть маленькое пятнышко на тебе останется — все, они уже не отстанут. Они ведь не мы с вами, у них другие правила, вернее, их там совсем нет. Им убить — что два пальца…

— Мы в курсе, — быстро перебил Родион разошедшегося фотографа. — Ближе к сути, пожалуйста.

— А, ну да, я ж и говорю, — спокойнее продолжил тот. — Комната такая, метров тридцать квадратных примерно. Обставлена, как спальня персидского шаха. Вы бывали в спальне персидского шаха?

— Персидского? — уточнил босс с самым серьезным видом. — Нет, не бывали.

— А я бывал. Снимал по спецзаказу гарем в Сирии. Я единственный в мире фотограф-мужчина, которого шейх в свой личный гарем допустил. Ему на выставке мои снимки понравились, вот он и попросил. Ведь мы, фотографы, как врачи, нас стесняться не нужно. Но там такие куколки, скажу я вам…

— Шура! — простонал босс. — Не отвлекайтесь.

— Извините, — стушевался тот. — Это у меня на нервной почве. Просто до сих пор в дрожь бросает, как вспомню. — Его передернуло. — В общем, кровать огромная с балдахином, всюду шелка цветные, ковры, подушечки, шитые золотом, кисея, вазы восточные, правда дешевые, из наших антикварных магазинов, пуфики, благовония курятся и все такое. Сами понимаете, на ложе покойника никак не похоже. Ну, расставил я штативы с трех сторон, камеры нацепил с цветной пленкой, вспышку подготовил, сел на пуфик и жду. Руки трясутся, внутри мандраж бьет, мысли в голове вперемежку с паникой мечутся, и плакать хочется, как ребенку. Честно скажу, так страшно мне еще никогда не было. Хотя я еще и малой толики не пережил того, что меня ожидало. Стены там толстые, звуконепроницаемые, но у меня слух хороший, я слышал, как где-то кто-то кричит, визжит, ругается, и от этого мне становилось еще хуже. Минут через десять дверь открывается, входит какой-то абсолютно лысый тип в белой шелковой рубашечке, в очках с золотой оправой, с золотой фиксой во рту и сигаретой в зубах. Лет пятидесяти, наверное. Рожа наглая, дальше некуда, ухмылочка такая мерзкая на губах. И спрашивает меня:

— Ну что, профессионал, готов?

Я, как дурак, почему-то вскочил, встал по стойке «смирно» и дрожащим голосом отвечаю:

— Так точно! — Прямо как в армии. Тот еще больше скривился, подошел ко мне и цедит своим поганым голосом:

— Если ты, сучара, не сделаешь свою работу, я тебя урою, сечешь? Что бы здесь ни происходило — снимай. И не просто снимай, а в самом лучшем виде, с разных этих, как там у вас они называются… а, ракурсов, короче. Понял?