Одиночество в сети. Возвращение к началу

Отец не стал расспрашивать. Просто принял к сведению, оставил без комментариев и пожелал спокойной ночи. Так было всегда. Отец доверял ему. В этом отношении не отличался от мамы. Еще, можно сказать, совсем недавно родители обязательно хотели знать, где он и когда вернется, но никогда не назначали ему определенного времени. Когда он говорил, что придет в четыре утра, они просто принимали это к сведению. Может быть потому, что он всегда делал все для того, чтобы быть вовремя, а желательно – до назначенного времени.

Он понятия не имел, почему он не сказал отцу то, что очень хотел сказать: ты хороший, отличный отец. И не сделал этого, конечно, не потому, что отец, не желая занимать его время, как обычно, быстро повесил трубку. Просто что-то его останавливало.

Из задумчивости его вывел голос Нади:

– Куба, иди сюда, а то все остынет.

На лужайке лежала цветастая клеенка с корзинкой для пикника в центре. По углам клеенку прижимали чашки из толстого стекла – и в каждой горела свеча. Надя в бикини, с распущенными светлыми волосами, стояла у гриля в толстых перчатках. Вид, должно быть, потрясающий, особенно для проживавших в соседней многоэтажке. И действительно, через несколько минут на балконы стали выходить зеваки.

Она указала ему на низкий веревочный пуф и положила на тарелку стейк. А сама начала с цуккини с гриля, не спуская с Якуба нежного взгляда.

Ему был знаком этот взгляд. Надя любила готовить для него, но еще больше ей нравилось смотреть, как он ест. Она сказала ему это однажды, когда он приехал к ней после занятий. Сама она уже отужинала, но сделала для него салат, обжарила треску и порезала хлеб. Она сидела напротив и смотрела, с каким аппетитом он наворачивал эти кулинарные изыски. Потом рассказала, что они часто сидели за столом с бабушкой Сесилией, когда ее отец возвращался с работы. Это стало для них чем-то вроде ритуала. Рождалось чувство близости, безопасности, сопричастности, гармонии, но прежде всего – нежности.

Она потушила гриль, сняла перчатки и присела рядом с пуфом.

– Я не знаю, что ты пил раньше, – сказала она, посылая ему легкую улыбку. – Я нашла только бутылку ширазы. К сожалению, последняя, – добавила она, дотянувшись до корзины. – А теперь говори! Без подготовки и без запинки! С кем пил, что пил и почему без меня? – Она протянула ему бутылку и штопор.

Сначала он отчитался по внеплановому посещению Марики, рассказал о том, как проходила подготовка, как на него кричал Витольд.

– Господи, только двенадцать минут? Чтобы объяснить работу компьютера? Да еще не простого, а квантового? Бедняга! – воскликнула она. – Хотя, с другой стороны, я не знаю, – добавила она тихо, запуская руку ему под рубашку и нежно покусывая его ухо, – ты за двенадцать минут можешь сотворить такие чудеса!

Он рассказал ей о неожиданном ночном возлиянии на балконе и о том, что, по его мнению, у матери есть какая-то тайна. Но тайна была не только у матери, она была и у него: он скрыл от Нади, что разговор с матерью был, между прочим, и о ней, что он показал Надину фотографию и что мама хочет с ней познакомиться. Решил, что скажет об этом только тогда, когда подготовит встречу.

Потом рассказал Наде об отце и о своих тревогах, о том, что с некоторых пор его стал беспокоить брак его родителей: вроде стабильный, но с какой-то странной асимметрией в повседневных отношениях. Его отец стремится к близости, и мать либо намеренно не видит этого, либо не может ответить взаимностью. Не то что не уважает отца. Уважает, и это видно. Считается с его мнением. Просто воспринимает его как друга и советчика, а не как своего мужчину. Он решил, что такая ситуация должна быть очень болезненной для отца, хотя тот ничем этого не выдавал. Лично он не смог бы жить в таком браке.

Надя слушала его молча. Не прерывала, не комментировала, ни о чем не спрашивала.

Наконец он спросил про Мюнхен. Хотел знать, есть ли какие сдвиги.

– Звонил Алекс, – ответила она. – Он спрашивал о калькуляции и во сколько я прилетаю, потому что хочет послать за мной машину. Потом звонила Карина. Спрашивала в основном про тебя. Я отправила расчеты, завтра займусь отлетом, а Карине сказала, что ты моя любовь.

С пуфа она сползла на траву и положила голову ему на бедра.