Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

— Моти, — сказал я, — я не собираюсь этим заниматься.

Главком помрачнел:

— Почему?

— Я не пилот «Сесны». Я летаю на «Сесне», поскольку мне нужно чем-нибудь заняться. Я не собираюсь выполнять задания на «Сесне».

Моти обнял меня за плечи и отвел в самый дальний угол:

— Гиора, я прекрасно тебя понимаю. И тем не менее — начни летать на транспортнике. Покажи себя в транспортной авиации, тем более что мы планируем ее развивать. Ты же понимаешь, что и на этих самолетах ты сможешь достичь всего, чего захочешь.

Мне не хотелось продолжать этот разговор:

— Забудь об этом. Я хочу сосредоточиться на учебе. И мне нужно избавиться от костыля. Мне предстоит еще одна небольшая операция на ноге. Поговорим об этом в другой раз.

Моти похлопал меня по спине:

— Как тебе удобно, Гиора.

Мы смешались с толпой пилотов и их красавиц жен и подруг. Разумеется, здесь были не все. Отсутствовали Шмуэль Хец, Игаль Шохат, Ицхак Пир, Менахем Эйни, Моше Гольдвассер[64]… За последние несколько недель все они погибли или оказались в плену в Египте. Молодого Гольдвассера, чью фотографию, пока он был еще жив, опубликовали в египетских газетах, доставили в какое-то армейское здание, возможно, в ту же тюрьму, где содержали меня, и там, судя по всему, забили до смерти; возможно, его избивал тот же гигантский суданец. В Израиль он вернулся в гробу.

Израильские летчики устраивали вечеринки, невзирая на все возрастающие потери. Тем не менее большинство предпочитали отводить глаза, не обращать внимания или делать вид, что все под контролем.

Глава 31 27 января 1971 года

С момента, когда я начал думать о полетах, я знал, что, помимо боевой авиации, в израильских ВВС есть и другие подразделения. Однако как я ни старался, я не мог представить, что смогу служить в любом из них. Будучи еще относительно молодым пилотом, я практически ничего не знал о том, чем занимаются эти подразделения, однако главным для меня было не то, что они делают, а прежде всего как они это делают. В моем представлении военная авиация — это способность летать независимо от наземной поддержки, в трех измерениях, вертикально вверх или вниз, со стремительным ускорением и не менее стремительным торможением, с недостижимой на земле скоростью, на самолетах, не имеющих гражданских аналогов.

Управление военно-транспортным самолетом требовало большого летного искусства. По сути, это основа «тяжелой» гражданской авиации во всем мире. Пилоту, достигшему профессионального уровня, позволяющему совершать международные полеты даже в плохую погоду, вдали от наземных диспетчерских центров, безусловно, есть чем гордиться. Однако летное дело исключительно как профессия никогда меня не интересовало. Авиация для меня всегда была средством руководить другими, командовать первоклассными людьми, решать военные задачи, которые невозможно решать по-другому. Поэтому в те дни я видел себя исключительно в боевой авиации.

И чем больше я об этом думал, тем сложнее мне было представить себя сидящим в кабине транспортного самолета вместе с тремя другими членами экипажа и наблюдающим сквозь большое лобовое стекло, как мимо проносится, поднимается в воздух и через минуту исчезает в небе четверка «Фантомов» или «Миражей». Я знал, что мое место в этом строю, только там.

Я вернулся домой и, как обычно, доковылял с костылем до кровати, думая, будет ли эта ночь спокойной, или мне опять предстоит встреча с ночным кошмаром.

Когда в университете закончился летний семестр, я пошел к доктору Йоэлю Энгелю, моему лечащему врачу. Я сказал ему, что хотел бы выпрямить свою левую руку. Йоэль сказал: «Нет. Твоя рука срослась почти полностью. Это значит, что ты можешь самостоятельно застегивать пуговицы на рубашке, бриться, нормально есть за столом — словом, большинство функций твоей левой руки восстановилось».

— А как насчет втягивания шасси после взлета? — спросил я. Йоэль посмотрел на меня, словно я смешал две совершенно разные вещи. — В любом самолете соответственная ручка находится в левой передней части кабины, — объяснил я. — Если ты не выпрямишь мне левую руку, я не смогу убрать шасси после взлета.

Йоэль был склонен к сарказму и мог бы облить меня презрением. Однако вместо этого он пустился в серьезное и подробное объяснение, касающееся локтя — наиболее чувствительного сустава; оперировать его очень трудно, предсказать вероятность успеха — еще труднее.

— В результате все может оказаться даже хуже, чем сейчас, — заключил он.

— Послушай, Йоэль, — сказал я ему, — благодаря генам, которые я унаследовал от мамы, и тому, чему тебя учили в Париже, с моей рукой все будет хорошо. Просто прооперируй ее, ладно?

В результате через некоторое время я вновь оказался на операционном столе под наркозом.