Один выстрел во время войны

Никита оторвался от окна. Теперь, даже если захочешь, не убежишь. Выглянуть и то невозможно. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Разломать, раскидать всю эту кладовку, весь пакгауз, чтобы воздуха было вдоволь! Он подошел к двери и застучал кулаками.

— Отопри! Слышишь, охранник, отопри, тебе говорят.

Раздался сухой щелчок замка, и дверь открылась.

— Ну? — высунулся милиционер.

— Ты чего запираешь? Мы еще не осужденные…

— Так полагается, хоть и не осужденные.

— Да мы ж никуда… Нам бы на похороны, товарищей своих проводить.

— Нельзя вам. Растерзают. На все село такое горе, а вы заявитесь… Сидите уж, пока сюда не добрались…

— Ну, не запирай хоть!.. А то совсем плохо…

— Не полагается.

И опять щелкнул замок. Никита обреченно посмотрел на дверь.

Федор Васильевич взял его за руку.

— Перестань… Хватит душу рвать…

Самофалов постоял какое-то время посредине кладовки и опять забился в угол. Он сидел, наклонившись и покачиваясь из стороны в сторону.

Сюда, в кладовку, то и дело доносился многоголосый женский плач. Арестованные догадывались: жители Сыромятного забирали своих. Этот плач леденил сердце Никиты, порою даже приходила мысль: хорошо, что он под стражей, словно собирался жить и жизнь для него теперь имеет какую-то цену. Может быть, и лучше, что его нет сейчас рядом со своими земляками…

Он словно со стороны видел сейчас себя, бледного, заросшего щетиной, с полным безразличием ожидавшего приговора. И где-то рядом, на улицах Сыромятного, тянулись похоронные процессии, одна за другой, и слышался колокольный звон и даже скрип снега под ногами людей. Давно уже в селе нет церкви, она сгорела в одну из первых бомбежек. А все равно Никите казалось, что все будет именно так, хотя и людей-то в селе не наберется, чтобы всем миром схоронить погибших, как это бывало до войны.

Во второй половине дня в пустом пакгаузе рядом с кладовкой царило оживление. Сюда притащили стол, табуретки, запахло керосином, — заправляли лампы, значит, готовились работать допоздна. Вскоре сюда пришла вся бригада, работавшая на разборе железнодорожной ветки, во главе с Карунным и Бородулиным.

Милиционер разрешил арестованным приблизиться к двери.

За столом сидел пожилой мужчина в затасканном осеннем пальто и старой шапке-ушанке серого цвета. Он буднично оглядел собравшихся.

— Карунный кто из вас? Начальник участка? — тусклым голосом спросил он, положив руку на чистый лист бумаги. Когда Карунный выдвинулся вперед, соболезнующе посмотрел ему в глаза, как бы заранее выражая сочувствие. — Суть дела известна. Скажите, пожалуйста, как это вся бригада оказалась в Сыромятном? Вы знали, что этого делать нельзя. Вы оголили узел, оставили без рабочих рук. А тут мало ли что могло случиться.

— Я распорядился, чтобы полнее использовать световой день… Это уже допрос?

— Пока что общее знакомство. Допрос будет вести следователь. А я готовлю материал для управления дороги… Допрос ведут по-другому, это вы еще узнаете.

— Мы виноваты! — взвился голос Дмитрия Даргина. — С нас все пошло, ясно? Мы с Петром Ковалевым остались ночевать в Сыромятном. Устали очень, поэтому и остались. А потом уж, глядя на нас…

— Ясно, молодой человек, благодарю. Как фамилия? Сейчас запишем…

Писал он медленно, и вся бригада следила за его дрожащей рукой, выводившей вензеля над каждой заглавной буквой.

— Еще, скажите, пожалуйста, товарищ Карунный, как стало возможным использовать неквалифицированного человека в качестве паровозного кочегара?

— Людей нет. Специалистов не хватает, а задание важное и срочное. Поэтому я и разрешил Уласову. Точнее, разрешил машинисту Самофалову взять кочегаром Уласова.

— Вот видите, — многозначительно поднял указательный палец представитель управления дороги. Было ясно, найдено еще одно упущение начальника строительно-восстановительного участка.

У входа в пакгауз появились три новых лица, среди них — лейтенант милиции. Жестко стуча коваными сапогами, они поднялись по каменным ступенькам и приблизились к столу.

— Следователь, — прошептал кто-то.

Сразу же был объявлен короткий перерыв, людям предложили выйти. Дежуривший у кладовки милиционер закрыл дверь и навесил замок. В ту же минуту Никита что было сил забарабанил по ней кулаками.

— Зачем заперли?! Мы не беглые… Отопри! Отопри же…

8

Следствие длилось четыре дня. Были придирчиво проверены документы, опрошены рабочие всей бригады, осмотрены уже безрельсовая железнодорожная ветка к сахарному заводу, станция Евстратово, вагон-общежитие.

Обвинительное заключение предъявили машинисту и его помощнику. В действиях Федора Васильевича состава преступления не было установлено, и его освободили из-под стражи, взяв подписку о невыезде из Раздельной. До суда. После суда — будет видно, все зависит от приговора…