Один выстрел во время войны

— Вот что, уважаемый… Пакет от Гудкова. Я должен направить одного человека на курсы усовершенствования. Думаю послать вас. Как вы смотрите?

Павловский удивленно вытаращил глаза: никогда не узнаешь, о чем думает Карунный, не предусмотришь его поступка. Ожидалась ругань, начальство найдет за что, даже если на работе все идет без сучка и задоринки; видно было: накаленным заявился к выемке, гроза с его стороны казалась вероятной. И вдруг… Это настоящая награда — курсы усовершенствования! Да еще в такое трудное время! Он готов был сейчас же сочинить заявление с просьбой послать на эти курсы, если, конечно, такое заявление потребуется. Вспомнил: Карунный недолюбливает его, не требовалась особая наблюдательность, чтобы видеть это. Слишком резкий переход к такой милости! Увидит безудержную радость Павловского, он может задуматься: а стоит ли?.. Не подобрать ли другую кандидатуру? Это же мальчишество — такая радость…

— Как я смотрю, Семен Николаевич? — Больших сил требовалось ему сдерживать ликование. Он отвернулся, вяло опустил плечи, наклонил голову, словно искал что-то под ногами. — Если позволите, я сообщу свое решение несколько позже. Дело серьезное, подумать надо.

— Хорошо, подумайте. Только недолго.

Павловский выходил из палатки с сияющими от радости глазами. Он был уверен: завтра отправится к Гудкову, а там — учеба, отдых, безопасность. Ни землекопов тебе, ни голой земли вместо нормальной постели.

Бригада Бородулина закончила работу и поднималась из выемки. Первым встретился Дмитрий Даргин. Теперь, когда вопрос о курсах усовершенствования практически решен, Павловскому захотелось поиздеваться над этим самоуверенным хулиганом, отомстить за оскорбление.

Он выждал, когда поднимется вся бригада, и шагнул навстречу Дмитрию с протянутой рукой.

— Дорогой товарищ Даргин! Ото всей души поздравляю! Вы скоро станете молодым папой. Желаю вам не останавливаться на достигнутом.

Произнес громко, четко, будто вышелушивая из скорлупы каждое слово.

Дмитрий в первый миг хотел броситься к Павловскому, врезать меж глаз. Но более сильное чувство остановило его: ощущение правды. Он еще не знал, что правду могут преподносить даже вот в таком виде. Теперь узнал…

— Ах ты, сукин сын, — проворчал Захаров, повернувшись в сторону уходившего Павловского.

Вскоре Дмитрий остался один. Он не хотел ни расспросов, ни советов, махнул рукой Петру: иди, а сам не знал, куда деваться. Каким бы издевательским ни было сообщение Павловского, но сразу понял: правда. Наверно, следовало бы радоваться, ведь у них с Таней будет ребенок, а это скрепит их навечно. Но радости он не испытал. В таких случаях, видимо, люди чувствуют свалившуюся на них тяжесть заботы о новом человеке. Но и необходимости заботиться о ком-то он не ощутил. Этот «кто-то» существовал пока что в издевательских словах Павловского, а не реально живущим на свете человеком. Таня! — вот кто жил в сознании Дмитрия, она была сейчас для него и матерью будущего ребенка, и самим ребенком, за которым нужен уход и уход. Она не говорила о своем здоровье; пересылая записки со случайными людьми, ни разу даже не намекнула о том, что ждет ребенка.

Что-то новое, важное, неотвратимое входило в его жизнь, к этому событию он не был готов и не знал, что от него требуется. Лучше всего — немедленно ехать к Тане и вместе с нею обговорить все.

Но сейчас Карунный никого не отпускает ни на минуту — такая горячая пора на трассе.

Павловский остался доволен произведенным впечатлением. Он проследил, как Даргин ошалело отстал от бригады и топтался на месте, растерянный и беспомощный, как все-таки поплелся к палатке. «Вот так-то!..» Радость предстоящего отъезда на курсы вскоре притупилась. То, что на учебу посылают его, Павловского, и никого другого, казалось единственно правильным. Карунный все же молодец, не дал волю своей неприязни к бывшему помощнику, поступил честно, по справедливости. Но надо ли уезжать сейчас, когда самые большие трудности на трассе почти преодолены? Укладка пути пойдет быстрее, чем тянулись земляные работы. А там — открытие движения. Карунный, Бородулин, тот же хулиган Даргин будут ходить в героях, ведь им предстоит принимать поздравления; главное — оказаться в нужном месте на завершающей стадии строительства, на видном месте. А он уезжает… А ведь трасса может стать значительной вехой в биографии.

Он шел к палатке с чувством самоотверженности, шел, как на высокий сознательный подвиг; его поступок — в такое трудное время отказаться от легкой жизни на курсах — и Карунный, и, может быть, даже Гудков не могут не оценить по достоинству.

Рабочие умывались недалеко от палатки и следили за дорогой, — ужин запаздывал. Скорее бы на боковую. Федор Васильевич выждал, когда Семен Николаевич останется один, спросил:

— Что вы сделали с Павловским? На лице — фейерверк.

Тот засмеялся.

— Ничего особенного. На курсы посылаю.

— На курсы-ы? — удивился Уласов.

— Послушай, Федор Васильевич, заранее знаю, что скажешь, другого надо послать. Не могу больше…