Один шаг

Я собрал последние силы, поднялся в рост, сделал шаг вперед и упал лицом вниз, уже не чувствуя ни боли, ни угрызений совести, ни страха...

Три Николая и Ванька

Повесть

1

Когда судьба снова занесла меня к геологам, Ваньке уже было три месяца. Он бестолково бегал между палатками, закрутив спиралью хвост и повизгивая от обиды: в суете на него никто не обращал внимания.

Еще в воздухе я увидел группу людей около маленького озера среди ржавой тундры, походный лагерь, трактор, буровую вышку и крохотный белый комочек, мотавшийся взад и вперед, наподобие футбольного мяча на поле: отскакивал от одного человека и бросался к другому. Комочек был Ванькой, беспородным псом, которого еще в июне Николай Григорьевич спас от печальной участи быть утопленным в Обской губе.

В ту пору буровой отряд стоял в крохотном поселке на берегу губы. Мы жили в старой рубленой избе, в которой, несмотря на июнь, день и ночь топилась огромная плита. Весь месяц не переставая дул с Полярного Урала холодный ветер, и ребята, переставлявшие гусеницы на самоходном буровом станке, часто бегали в избу греть посиневшие руки.

У хозяина избы, безбородого и тощего Потапа – сторожа на рыбозаводе, к тому времени ощенилась сука Зорька. Всю зиму Потап ездил на ней в магазин за водкой или нарубить тальник: запрягал в маленькие, почти игрушечные санки и с гиканьем вскакивал на них на ходу.

Теперь Зорька лежала в холодных сенях. Обычно это была мирная, добродушная собака, но, ставши матерью, она нервничала и зло рычала на проходящих.

Потап беззлобно пхнул ее в живот и, прищурив и без того узкие глаза, стал с интересом рассматривать потомство. Носком обутой в кисы ноги он отковыривал от суки одного за другим слепых щенков, брал их за шкирки, рассматривал и тут же выносил приговор – кого оставить у себя, кого продать, а кого бросить в реку, благо она разлилась и не надо идти далеко к проруби, откуда зимой брали на питье воду.

– Однако собачку утопить нужно, – сказал Потап, поднося к слезящимся глазам беспомощного белого щенка с черными пятнышками на ушах и хвосте. – Совсем плохой собачка. Выжить сам не сумеет. Все равно помрет.

– А ты откуда знаешь, что помрет? – заинтересовался Николай Григорьевич Боровиков, буровой мастер отряда. Он поднял на Потапа большую, заросшую седыми волосами голову и уставился любопытными глазами.

– Потап много лет живет, он все знает, – с достоинством ответил Потап, имевший привычку говорить о себе в третьем лице. – Потопить собачку надо.

Не откладывая дела в долгий ящик, он уже собрался засунуть щенка в мешок, когда Николай Григорьевич остановил его.

– Зачем топить, лучше нам отдай. Пригодится в отряде.

Узкие глазки Потапа загорелись хитрым огоньком. Он отбросил капюшон малицы и почесал пятерней давно не стриженный затылок.

– Если тебе нужна собачка, зачем тогда даром отдавать. Продавать буду. – Он весело рассмеялся, показывая тронутые желтизной зубы.

– Вот тебе и на! – удивился мастер. – То утопить хочешь, то деньги просишь.

– Зачем деньги, – хитро подмигнул По- тап, – давай пол-литра спирту, денег не надо будет.

Спирт в поселке за зиму весь выпили, а весенних товаров еще не завозили, но в продовольственном запасе, который брали с собой в тундру буровики, хранилось несколько бутылок с огненной жидкостью. Их берегли на какой-то крайний случай – если кто заболеет или простынет, выкупавшись при переправе в ледяной воде.

– Ну как, ребята, берем пса? – обратился Николай Григорьевич к товарищам по отряду.

– А на кой бес он нам сдался? – позевывая, лениво сказал Николай Николаевич, помощник мастера с писательской фамилией Лесков. Когда он зевал, большой кадык его вяло шевелился под выдубленной пергаментной кожей. – Еще спирт тратить, лучше самим выпить. – Не поворачивая головы, он скосил глаз в сторону беспомощного щенка и тонко со свистом сплюнул.

– Так... Один, значит, против... А ты что скажешь, Саня?

– С собакой чесать по тундре весельше. Честно, – неожиданно ответил Саня, сквернослов и забулдыга.

Это был веселый, тощий, всегда небритый мужчина, лет за сорок, с маленькой головой, венчавшей нескладную сутулую фигуру.

– Конечно, веселей с собакой, – поддержала Саню радистка Валя, единственная в экспедиции женщина, которая не могла скрыть свой возраст: год ее рождения был предательски вытатуирован на запястье правой руки.

– Тут, мил человек, обмерковать надо, что к чему, – веско протянул еще один Николай, по отчеству Иванович.

Так как в отряде сошлись три человека с одним и тем же именем, то их для сокращения звали иногда по номерам, как царей: Николая Григорьевича – Николаем Первым, Николая Николаевича – Вторым и Николая Ивановича – Третьим. Николай Третий был мужчина уже в возрасте, расчетливый, степенный, с короткими рыжеватыми усами, росту невысокого и плотный в теле. В буровом отряде он, как и Саня, числился рабочим.

– А твое мнение? – Николай Григорьевич обратился к трактористу Иреку, острому на словцо татарину.