Один шаг

– Ты лежи, лежи, я сейчас... Кофе тебе сварю. Ты хочешь кофе?

Я не отвечал, а Ром все говорил и говорил, как они прочитали мою записку и как ждали меня, а я не шел, как они перепугались и потом все пошли на поиски. Разговаривая, он действительно сварил кофе (значит, прилетал самолет, потому что в лагере не было кофе, только молочная сгущенка) и начал мне вливать его в рот столовой ложкой.

– Обожди, я лучше сам.

Руки у меня дрожали, но я взял горячую, тяжелую кружку и пил маленькими глотками, пока не показалось дно.

Рома словно подменили, так он крутился около меня и совал таблетки биомицина, будто они могли вылечить сердце.

– Видик у тебя действительно того, – Ром покачал головой. – Идти ты можешь?

– Не знаю.

Держась за его руку, я кое-как поднялся, но боль с такой силой ударила меня по сердцу, что я упал.

– Ладно, обождем, – сказал Ром, чтобы меня успокоить. – Нам не к спеху.

– Это не так скоро, как тебе кажется.

– Все равно. – Он вдруг обозлился. – Не бросать же тебя в тундре!

– В конце концов это твое дело. Я не могу тебя заставить сидеть рядом. Неизвестно, сколько дней я проваляюсь.

– Ты псих все-таки, хоть и больной, – сказал Ром миролюбиво. Он помолчал. – А ну- ка, приподнимись... Вот так... Возьми меня за шею... Когда я учился в техникуме, мы по воскресеньям ходили разгружать пароходы в порт. Я очень ловко таскал мешки с сахаром.

– Я не мешок с сахаром, Ром.

– Ты мешок с горьким перцем. Это хуже.

Он все же попытался представить, что я мешок.

– Прорепетируем, – сказал Ром бодро.

Я повис у него на спине, и он ступил, сначала тяжело – я подумал, что мы вот-вот упадем, – но он сделал еще шаг, уже чуть легче, потом еще...

– Вот так и потопаем, – сказал Ром, опуская меня на землю.

– А барахло?

– Оставим пока. Тут неподалеку есть речка. Песок. Сухо. И можно лежать, сколько влезет. Километра три отсюда.

Он опять взвалил меня на спину, и мы пошли.

– Наверное, я потому такой тяжелый, что распух, – я попытался сострить.

– Дурень, от этого у тебя не прибавилось весу, – не понял Ром. – Просто мне непривычно таскать на горбу людей, только мешки.

– Ты привык носить на руках женщин. Например, Галку.

Ром смолчал и только стал дышать немного чаще.

– Ты хочешь, чтобы я тебя свалил в болото? – поинтересовался он наконец.

– Положим, этого ты не сделаешь... Из страха, что я сдохну и тебе припаяют дело.

Я понимал, что говорю гадость, но подлость лезла у меня изо всех щелей, и я ничего не мог с этим поделать.

– Скотина, – сказал Ром грустно. Он опять замолчал и опять не выдержал. – Если ты читал Джека Лондона, то знаешь, как поступают с подобными типами севернее семидесятой параллели. Их пристреливают из кольта.

– Ты можешь поступить так же.

– Нет, ты определенно хам, Борис. Кроме того, у меня нет кольта.

– От хама слышу... В моих жилах течет голубая дворянская кровь. Имей это в виду.

– Голубая? – Ром громко расхохотался. – Не смеши, а то я упаду.

И снова перед нами появилась трещина, вроде той, где лежал на дне Галкин рюкзак, только гораздо уже. Я почувствовал, как напряглись мускулы Рома. Он крякнул, тяжело оттолкнулся ногой, на какую-то долю секунды вознесся над землей, над черным провалом трещины, перемахнул ее, но вдруг грузно, как мешок с сахаром, упал на землю. Что-то сухо, нехорошо хрустнуло, послышался короткий, резкий вскрик Рома, и я, разжав одеревенелые руки, сполз с его обмякшей спины.

– Кажется, я сломал ногу, – сказал Ром тихо.

Я не очень хорошо представляю, как мы провели эти несколько дней без еды и помощи, пока нас не подобрал седой ненец, ехавший по своим делам на оленях. Сначала затявкала собака, голос ее то пропадал, то доносился явственнее, потом зашевелились кустики ивы, и оттуда показалась острая морда лайки.

Здесь снова в моей памяти наступил провал, помню лишь проливной дождь, узкоглазое, озабоченное лицо старика, оленьи рога, слышу запах малицы, пронзительный крик Рома, когда его укладывали на узкую нарту, жгучую боль. Кажется, я просил старика не трогать меня, но он не соглашался, качал головой в капюшоне, отороченном мехом, и говорил ласковую чепуху на чужом, непонятном языке.

Потом мимо пролетала тундра, качались кочки, олени распарывали рогами тучи на небе, и в образовавшуюся дырку заглядывало солнце

Когда все это кончилось, я вдруг услышал голоса Галки, шефа, бородача... И все сразу пропало, земля перевернулась вверх ногами, и я очнулся в Галкиной палатке, рядом с Ромом.

7

Да, хорошенькую кашу заварил я с этой рацией!..

У Рома почернела нога и температура поднялась до сорока и девяти десятых.

– Открытый перелом. Вы понимаете, что это значит? – спросил шеф шепотом.

Шеф и остальные шушукались между собой, что его немедленно надо отправить в больницу, а самолет прилетит только через неделю. Если б действовала рация, можно было б вызвать сразу, хоть сейчас.

Про меня они тоже говорили, правда, меньше, чем про Рома. Наверное, потому, что я лежал спокойно и стонал лишь тогда, когда все уходили, или ночью, а Ром не мог терпеть и иногда кричал криком, а по временам бредил и нес всякую околесицу.