Один шаг

Рядом убирала со стола Степановна, но Покладчиха, словно нарочно, приглашала одного Игната.

– Приду, приду... Как там девка твоя?.. Звать-то позабыл за делами...

– Ксенией.

– Вот-вот, – Игнат будто без причины расхохотался. – Хорошая твоя Ксюшка была, рахманая.

– Такой и осталася, – похвалилась Покладчиха.

– Не ходи туда, – зашептала Глаша, едва вышла за порог соседка. – Плохая она баба, завистливая...

– А мне что, я не к ней, до Ксюшки пойду, – с пьяной откровенностью сболтнул Игнат.

– Да что ты мелешь-то! – с испугом сказала Глаша.

– Ну, ну, уж и пошутковать нельзя, – расхохотался Игнат и привлек к груди Глашу. – Спать давай, завтра приберешь. – Он начал раздеваться.

– Наташки все нету.

– Не иголка, небось, найдется.

– У Нюрки она. Передавала, на ночь останется, – свесил голову с печи дед Панкрат.

– Ты еще не храпишь, бессонная твоя душа? – удивился Игнат. – Лапотник ты, дед, вот кто!

– А ты бабник, – парировал дед Панкрат.

Игнат залился довольным смехом. – Пошел бы погулял. Погода хорошая... А то путаешься тут под ногами.

– Не успел заявиться, уже гонишь старого. – Дед Панкрат не на шутку обиделся и начал дрожащими руками надевать лапти. – И пойду! И покину. Найдутся добрые люди, чтоб старому приют оказать.

– Никто тебя не гонит, деду, – заволновалась Степановна. – Спи.

– Молчи, Глашка! Что ты теперича в дому значишь? Мешок ты теперича: что положит твой Игнат, то и несешь.

Он наконец кое-как обвязал веревками онучи и, шморгая носом, пошел к двери.

– Да куда ж ты, деду? – крикнула ему вдогонку Глаша. – Неладно получилось, однако...

– Явится, – зевнул Игнат. – В инвалидный приют его отправить надо.

– Как это – в инвалидный приют? Не пойму я что-то тебя, – спросила Глаша.

– Да есть такие. На всем готовом престарелых держат. Одежду дают, харч казенный. Сам видел.

– И мы деда Панкрата туда?

– А что? На кой шут он нам нужен? Морока одна со старым...

– Да живой ведь человек, свой, родный. – Глаша подняла на мужа испуганные глаза. – В войну меня малую выходил, от немца, от голодухи спасал...

– Знаю, чув байку, – перебил Игнат раздражаясь. – Еще про шрам на башке расскажи!.. И хату продадим. Хата у тебя добрая, по новым деньгам, пожалуй, косую дадут, а то и поболе.

Глаша уже ничего не понимала. С укором смотрела она в мутные глаза Игната, на его дергающуюся жилку, на вздувшиеся бугры под загорелой кожей.

– Зачем же хату продавать, Игнат?

– А затем, неразумная твоя голова, что подадимся мы с этой Березовки. – Лицо его вдруг оживилось. – Эх, и имеются ж на свете лакомые места! Лафа! Лето все двенадцать месяцев. Мандарины. Базар – закачаешься!.. Или ж напротив, зима, мороз полсотни градусов... Зато двойной оклад... северные... надбавки! Ты и не вкалываешь, а тебе рябчики сами на сберкнижку идут... Поняла?

– А разве ж тебе тут работы нема? – жалобным голосом спросила Глаша. – Только объявись, Анатолий Иванович враз определит.

– Много тут у вас заробишь! – Игнат состроил презрительную мину. – Крохи!

– Откуль ты знаешь! У нас сёлета одной пшеницы по два кило на трудодень выдадут. Да еще...

– Будя! – Игнат стукнул кулаком по подушке. – Что я с твоей пшеницей на базар двину? Мне твердая ставка надобна. Чтоб в рублях и копейках!

Он все еще продолжал говорить, мечтать о легкой жизни, но Глаша уже не слушала его. Ощущение праздника, владевшее ею весь этот день, с того самого мига, когда она встретила Игната, сменилось испугом, ужасом, что все, что есть у нее прочного, хорошего, может сейчас разрушиться, разлететься на куски, и уже никогда больше не увидит она ни своей избы, ни деда Панкрата, ни Березовки.

– А как же я, Игнат, со мной что будет?

– Что ты все о себе думаешь! О муже думай! Чтоб ему лафа привалила. Тогда и тебе за его спиной тепло будет.

Глаша помолчала.

– Значит, все кинуть? Так, Игнат? Колхоз кинуть, ферму... А я на этой ферме семнадцать годов без перерыва проробила...

– Что ж, тебе, выходит, коровы дороже мужа? – Игнат скривил рот в усмешке. – Так я понимаю?

– Да не про коров, про работу кажу, как ты в голову этого взять не можешь! Про дело. Пока тебя не было в дому, все у меня на этом деле клином сошлось.

– Ну, ладно, помолчи трохи. Раскудахталась, как курица с яйцом.

В эту ночь Глаша так и не уснула. Игнат уже давно храпел, сбрасывал от духоты одеяло, обнажая синего орла на груди, а Глаша все думала, как сложится теперь ее жизнь.

Ох и изменился ж Игнат, пока был в бегах! Ласки, и те другими стали... А где пропадал? Куда носило его? Спросить бы по-хорошему, да боязно. Злой стал... Да и зачем? И так на душе не сладко...

В пять часов она осторожно сняла с себя мужнину руку и поднялась. Дед Панкрат так и не вернулся, оскорбился, наверно, зашел к соседям, а может, и к Агеевичу, приглашал ведь... Там уж отведет душу, все про Игната выложит...

Стараясь не разбудить мужа, она натянула платье и на цыпочках пошла к двери.

– Подъем! – вдруг гаркнул Игнат и расхохотался. – Вот так вставать надо, по команде!