Один против судьбы

— У меня для тебя есть сюрприз, мальчик. Через неделю будет концерт. Смотри, как мы с мамой тебя нарядим, — хвастал отец, разворачивая костюм.

На лице Людвига отразилось разочарование. Глаза перебегали от стола к окну. Его манил весенний вечер, а портновское чудо совсем не трогало.

— Надень, Людвиг! Ты будешь настоящий кавалер! Мальчик не ответил, только лицо его нахмурилось. Молча начал он. одеваться с помощью матери, не произносившей ни слова. Отец подал ему белые шелковые чулки, своими руками застегнул посеребренные пряжки на черных туфлях, натянул парик на непокорною шевелюру, расправил под подбородком пышный кружевной бант. После этого он повел мальчика в соседнюю комнату. Там висело в золоченой чеканной раме большое зеркало необычной формы, сужающееся внизу. Эта роскошная вещь среди бедной обстановки была единственным напоминанием о благосостоянии деда.

Маленький Людвиг долго и пристально всматривался в странного мальчика в зеркале. В рамке из белых буклей собственное лицо казалось ему коричневым, как глина, и бесконечно безобразным. Он не смотрел ни на красивый зеленый фрак, который был ему ниже колеи, ни на пестрый жилет, почти такой же длины. Он видел на серебристой поверхности зеркала только темное лицо, и оно становилось все более мрачным.

Зато отец ликовал. Несколько раз он обошел вокруг мальчика, чтобы полюбоваться им со всех сторон. Ему представлялось, как он выводит Людвига на сцену, сажает у рояля, становится около него, чтобы переворачивать ноты и раскланиваться вместе со своим необыкновенным ребенком, когда зал разразится аплодисментами.

— Еще добуду позолоченную шпагу! — обещал отец. — Ее тебе недостает.

Мальчик минуту раздумывал над последними словами отца, потом коротко рассмеялся:

— Дайте мне еще шарманку!

— Какую шарманку?

— Недавно к школе приходил шарманщик. Держал на цепочке обезьянку, наряженную, как я. Когда он играл, она танцевала.

— Людвиг! — предостерегла его мать.

Отец вознегодовал:

— Разденься и сейчас же садись за рояль!

На мгновение мальчик задумался. Так и замер, огорченный, во фраке, стянутом с одного плеча.

В окне виднелись освещенные крыши домов, искрящаяся гладь Рейна, а на другом берегу зеленые холмы — Семигорье. Там, на улице, солнце светило одинаково ярко всем детям — обыкновенным и необыкновенным.

— Папа, я бы хотел пойти на улицу, — просительно сказал он.

— Пусти его хоть на минуту, — взмолилась мать. — Вечер так хорош!

— А концерт?

Мальчик молчал. Мать продолжала:

— Он трудился очень прилежно. У него все получается прекрасно, лучше невозможно, а солнце скоро сядет.

— Иди поработай еще немного, — милостиво произнес глава семьи, — после ужина приду послушать тебя. Вели сыграешь без ошибочки, так и быть, отпущу тебя. Иначе — нет!

Людвиг молниеносно сорвал с себя атласный жилет.

— Ну, ну… — ворчал Иоганн Бетховен. — Если даже этот костюм, как ты говоришь, пристал обезьяне, не следует сразу обрывать на нем все пуговицы.

Тенорист сам аккуратно сложил концертное платье сына и велел жене убрать все в шкаф. После этого он уселся за кухонный стол и с большим удовольствием поужинал холодной рыбой с хлебом и изрядным бокалом вина.

Вдруг его мощные челюсти прекратили свою работу. Что такое играет Людвиг? До этого мгновения звучала сладкая мелодия прелюда, который когда-то играл Моцарт. Это сочинение Иоганн Бетховен выбрал для концерта намеренно. Оно трудно, и общество, конечно, поймет, что новый чудо-ребенок нисколько не уступает своему предшественнику.

Но сейчас из соседней комнаты, несомненно, доносилась иная музыка! Она напоминала простую сельскую песенку, печальную, жалобную. Иоганн Бетховен насупился. Мелодия росла, усиливалась, потом внезапно обрывалась. Будто птенец, запертый в светлице, билась она об оконное стекло, падала, отлетала назад и снова делала свой безнадежный бросок…

Отец ненавидел эти его занятия. Пустая трата времени! Недолго размышляя, он быстро вошел в комнату с набитым ртом и загремел:

— Что за чепуху ты бренчишь? Играй по нотам, больше пользы будет!

Мелодия тут же оборвалась.

— Это я сам придумал, — доверчиво признался мальчик. — Тебе нравится хоть немного?

Отец высокомерно фыркнул:

— Думаешь, твоя голова способна придумать что-нибудь дельное? На эти вещи у тебя еще будет времени предостаточно, а сейчас ты позаботься, чтобы уметь то, что нужно для концерта! Ты все хорошо помнишь?

— Да, Пустите меня погулять, папа! — просил мальчик.

— Я уже сказал тебе, — промямлил отец, прожевывая кусок рыбы, — как поем, так устрою проверку. И если все не будет как по маслу, о гулянье и не помышляй!

Отец вернулся в кухню, оставив дверь приоткрытой. Внимательно прислушивался. Из комнаты теперь доносились только звуки сочинения, подготовленного для первого публичного концерта.

Наконец Иоганн Бетховен встал, допил вино, вытер губы тыльной стороной ладони и направился к сыну.

Мать сидела со своим шитьем у окна и с беспокойством следила за ним. Такие смотры искусства начинающего виртуоза нередко кончались затрещинами и плачем.

— Так! А теперь начинай, — сказал отец и придвинул свой стул ближе к роялю.