Один против судьбы

Княжеский органист не успел ответить, как раздался привычный звон соборного колокола. И сразу, будто только и ждали этого сигнала, заговорили колокола иезуитского и францисканского монастырей, а потом зазвонили во всех городских и сельских костелах.

Юный Бетховен снял шляпу и тихо читал молитву. Нефе был протестантом, но и у него при звоне колоколов в католических храмах выражение лица смягчалось. Ему бы несдобровать, если бы кто-нибудь увидел его в этот момент в головном уборе! И без того у него было много врагов, возмущенных тем, что архиепископ держит у себя на службе приезжего иноверца.

Когда смолк тягучий перезвон, Людвиг быстро надел шляпу.

— Ну, теперь, маэстро, пожалуйста…

Нефе в замешательстве потер лоб.

— Говорить об этом нужно спокойно и не торопясь, а нам пора идти, мальчик. У меня урок в доме французского посла. А тебе нужно играть, Возможно, вечером…

— Значит, вы придете к нам? — Глаза Людвига засветились радостью.

— Я уже сказал.

Они расстались у городских ворот, Людвиг шагал порывисто, весь устремившись вперед, низко наклонив голову, будто ему трудно было держать ее под тяжестью мыслей.

— Что может посоветовать мне маэстро? Курфюрсту служил дед. Служит отец. Все известные музыканты на господском жалованье. Они дрожат от страха, как бы не утратить и этого. Будет ли мое положение таким же жалким? Или совершится какое-то чудо? Ведь маэстро никогда не говорит попусту. Какой-то план для меня у него есть. По почему же он сам не следует ему?

В голове теснилось множество вопросов, когда он входил во двор дома пекаря Фишера, в котором ютилась и лавочка для продажи булочных изделий.

У входа его ожидала встреча с отцом, только что вернувшимся из города и несшим в руке корзину, полную бутылок с вином.

— Как, ты не играешь? — удивленно воскликнул он. Спросил без злобы. Обманувшись в своих надеждах сделать из Людвига чудо-ребенка, он перестал заботиться о его упражнениях. Отец был только удивлен тем, что увидел сына во дворе и из дома по доносились звуки рояля.

— Но я уже иду, папа, — усмехнулся мальчик.

Людвиг знал, что в соседних комнатах уже разыгрывается пленительное зрелище, с малых лет знакомое и любимое. Так соблазнительно захлопнуть крышку рояля! Но он умеет приказать себе: «Все могут, ты не смеешь!»

Уже девять часов, и на улице тьма непроглядная. Двери комнаты остаются закрытыми, и все же чуткое ухо Людвига улавливает путаницу непривычных звуков. Слышит приглушенные мужские голоса, шум передвигаемой мебели, женский смех. А вот кто-то тихо настраивает скрипку, и ой как бы затаенным смехом отзывается флейта.

Людвиг стремительно поднялся. Пора пойти к семье и гостям. Может быть, уже пришел Нефе со своей тайной?

Гостями были сплошь друзья супругов Бетховен, члены архиепископской капеллы и оркестранты.

Придворный органист Нефе появился последним. На этот раз он был в парике, в темно-коричневом сюртуке, под подбородком белел густо присборенный шейный платок. Под мышкой он пес черную папку для нот, на которой была видна надпись крупными буквами: «Музыка». «Что это может означать?» — думал Людвиг. Музыканты, которые пришли, чтобы поздравить хозяйку дома и сыграть для нее, обычно сами заботятся о нотах!

Две лучшие комнаты дома были непривычно освещены. В каждой комнате горело по двенадцати свечей, вставленных в трехрогие подсвечники, одолженные у соседей. Музыканты уселись у пультов. Людвиг взялся за скрипку. За рояль, сдвинутый к самой двери, сел Нефе. Все ожидали его сигнала. Едва он кивнул головой и коснулся пальцами клавиш, как зазвучала ликующая музыка — серенада хозяйке дома.

У старшего Бетховена в руках нс было никакого инструмента. Ему была отведена особо почетная роль.

Одетый в свое лучшее платье, он подошел к дверям спальни, постучал, вошел и сразу же появился с женой, которая была облачена в шелковое платье и в белоснежный парик. На ее натруженных руках были длинные кружевные перчатки. Снова грянула музыка. Теперь это был уже изящный марш, и под его звуки супруги прошествовали к некоему тропу, установленному под пышно украшенным портретом деда Людвига. Троном служило старое фамильное кресло.

Длинные гирлянды превратили кресло в нечто волшебно-прекрасное. Таким оно, во всяком случае, казалось Людвигу и его младшим братьям. Глазами, полными восторга, смотрели они на свою мать, идущую мелкими шажками рядом с отцом. Сегодня ее продолговатое, исхудавшее лицо светилось какой-то особенной мягкостью.

Когда смущенная госпожа Бетховен села, музыка умолкла. Настало время поздравлений.

Первым пролепетал что-то маленький Николай, потом отбарабанил поздравительные стихи Каспар, и наступила очередь Людвига, до крайности растерянного и смущенного. В последнюю минуту к нему подошел Нефе, всунул в руку черную папку и прошептал:

— Это подарок для мамы. Вручи ей.

Как было не волноваться, когда Людвиг даже не знал, что держит в руках! По нужно было идти, потому что отец уже приближался к креслу.