Один против судьбы

С этого дня перед Бетховеном разверзлась земля: черная пропасть преградила путь в будущее. На что он мог еще надеяться? Слух не улучшался ни на йоту. А может быть, и ухудшился, раз он не услышал пастушью песню.

«…Да, это конец! Кто станет слушать виртуоза, не слышащего того, что играет? А его сочинения? Они и теперь кажутся кое-кому непонятными и тяжеловесными. Но его не понимают только потому, что привыкли к музыке легкой и пустой.

Какой издатель отважится напечатать сочинения, если вся Вена будет показывать на него пальцем: глухой! Глухой! А еще дерзает сочинять!

Что остается? Медленное умирание? А может быть, лучше ускорить его?»

Он вскочил, в отчаянии погрузив пальцы в густые пряди своих волос. Глаза его загорелись огнем безумия. Дунай совсем рядом! Туда — и конец всему! Зачем жить, если солнце зашло и уже не взойдет? Умерла любовь, умирает и музыка…

День за днем он вел борьбу с самим собой, спрашивал у пианино: «Музыкант ли я еще? Живу ли я еще?» Терпеливо испытывал себя: «Слышу ли я этот тон? А что, если я ударю по клавише тише — пианиссимо?»

Низкие тоны слышались прекрасно. Высокие ускользали! Но, к удивлению, только для ушей — не для памяти. Стоило взглянуть на какую-нибудь клавишу — и внутренний слух точно оглашал ее звук.

Это слабо утешало. Но достаточно было хотя бы на минуту отогнать призрак смерти. Вспомнил, что где-то читал:

«Человек не имеет права по собственной воле расстаться с жизнью, пока еще способен сделать хотя бы одно доброе дело!»

Доброе дело? Он делал их сотни, без раздумья.

«И глухой я смогу помогать людям. И не только деньгами. Моя музыка должна быть такой, чтобы самый несчастный человек, слушая ее, забывал о своей боли. Зачем призывать смерть раньше, чем она явится сама?»

Он говорил это себе, но предчувствие близкого конца не покидало его.

Поздним октябрьским вечером он все же сел за стол, чтобы написать свое завещание. За окном уже рассветало, когда Бетховен закончил его.

«Моим братьям… прочесть и исполнить после моей смерти.