Один

Ну, имеется в виду, когда мне присылают стихи. У меня принцип очень простой, братцы: если меня не задело, я не отвечаю. Я уже убедился много раз, что человеку, который тебе прислал что-то, писать и объяснять, почему у него плохо это получилось — это совершенно безнадежная затея. Он начнет обижаться, начнет спрашивать: «А кто вы такой? Да вы сами писать не умеете». Если я писать не умею, зачем вы мне присылаете тогда? Нельзя же находить меня арбитром только до того момента, пока я вас хвалю. Поэтому я предпочитаю не отвечать.

«Как в такой стране, как СССР, мог родиться и пройти две волны русский авангард? Не говорит ли это о том, что культура развивается вне зависимости от положения дел в стране?»

Понимаете, в том-то и дело, что СССР — это как раз абсолютно авангардистский проект. И не нужно путать его со сталинским реваншистским проектом. Сталин не ускоритель, Сталин тормоз. А как раз великий модернистский проект СССР — с этим, кажется, даже враги СССР уже не спорят.

«Перерыл много ваших лекций, но не нашел вашего мнения о произведении Стругацких «Парень из преисподней». Вскользь вы его касаетесь, но только чтобы поговорить о параллелях. Не кажется ли вам, что главный герой — жертва, которого насильно заставляют быть хорошим, и это не отличается от того, как если бы ему дали пистолет и заставили бы убивать?»

Дима, это хорошее мнение. Но ведь гада не заставляют быть хорошим. Это история про другое, это история, которая развивает до некоторой степени «Гадких лебедей». Это Банев, который не забыл вернуться, это Банев, который вернулся. Да, это адский мир, в котором живет Гаг, да, это страшный человек, он умеет убивать, это великолепная машина для убийств. Понимаете, собственно важен «Парень из преисподней»… Это не самая популярная и не самая любимая вещь Стругацких, но важная. Сейчас я попробую объяснить. Для меня «Парень из преисподней» находится примерно в том же жанре, что «Малыш».

Объясню. Стругацкие иногда моделировали новые ситуации, иногда думали о будущем, иногда метафорически описывали советский проект. А иногда писали под настроение, иногда они описывали эмоцию и пытались генезис этой эмоции понять. Вот эмоция «Малыша» — это очень сложная с трудом воспроизводимая эмоция, противоречивая довольно, когда ты хочешь любить своего ребенка, спасти своего ребенка, и вдруг ты понимаешь, что это другой человек, и ты ничего сделать с ним не можешь. Потому что наши дети — это всегда представители других цивилизаций.

Ну конечно, у «Малыша» есть еще важная функция — ввести в повествование о XXII веке Майю Тойвовну Глумову, которая впервые там появляется именно как человек, который способен не решать проблему насильственно, а жить с проблемой. Именно поэтому она закричала, когда убили Льва Абалкина, не просто потому что на ее глазах убили человека, а потому что на ее глазах продемонстрировали еще страшный насильственный, силовой подход к проблеме. Это естественно — закричать при виде убийства, но это еще и в каком-то смысле убийство ее системы ценностей.

Что касается «Парня из преисподней», он описывает другую эмоцию, Тоже довольно сложную. Это эмоция, которую я испытываю всякий раз, возвращаясь в Россию, дома. Понимаете, и вот когда он толкает в грязи этот грузовик страшный, грязевик, когда он окружен родной для него ситуацией войны, грязи, смерти, предательства повсеместного, когда он, эта элита, представитель Бойцовых Котов, возвращен в единственное место, где он дома, он испытывает одновременно и разочарование, и горечь, и восторг. Вот эта горечь и восторг, которые мы одновременно испытываем, входя под своды «Шереметьево», возвращаясь — это очень наши чувства. Это чувство гордости. Отчасти, знаете, мы испытываем там счастье еще и потому, что на фоне родины мы всегда хорошие. На фоне заграницы — не всегда. А когда мы возвращаемся, на фоне родины мы хорошие.