Один

– Потому, что я прихожу к тому, к кому хочу, и ухожу тогда, когда это нравится мне, а не глупым асам!

Один насилу сдерживался: маленький нахаленок чересчур много на себя брал. Нежданная спутница словно нарочно насмешничает и дразнит.

Но при этом ас ничего с собой поделать не мог: умом понимая, что Хейд – порождение тьмы, ощущениями, дрожанием в кончиках пальцев тянулся к ухваченному повороту головы, украденному жесту.

Чтобы попытаться успокоиться, Один отошел к столу. Забарабанил по доскам костяшками пальцев.

– Великий ас нервничает? – хохотнула ведьма.

– Так ты знаешь, кто я?

– С самого начала, – утвердительно кивнула девочка. При этом локон развился, прильнул к влажной губе волосинками. Захотелось снять локон, коснуться губ юной богини, прикрыть ладонью свежие уста, чтобы не слышать слов. Лишь впитывать жаркое дыхание, жаркое и свежее, словно сок нагретого солнцем яблока.

Что поделать: Один, как и прочие, вначале был мужчиной, и лишь потом великим богом.

В Хейд было то, чего не могли разом сочетать другие женщины, принадлежавшие Одину: невинность ребенка и порочность распутницы, сладкая смесь, отравляющая мысли и туманящая рассудок.

– С самого первого мига я узнала тебя, – Хейд меж тем приблизилась. Ее губы шевелились в полумраке. Аромат незнакомых курений стал сильнее.

– И я ждала тебя, мой повелитель!

Дурман бросился в голову Одина. На мгновение изба качнулась.

– Раб! Я не господин тебе, Хейд. Я послушной собакой буду ползать у твоих ног!

– Зачем же собакой, – жадно ловя поцелуи, откликнулась Хейд в разрывах между всхлипами, – в любви нет различий. Мы будем равны: одинаково унижены и равно одинаково велики!

– Молчи! – кусал Один нежные губы. Одину в минуты просветления показалось, что Хейд опять изменилась. Но окатившая волна нежности к девочке смыла сомнения. Один услышал, как, спадая, шелохнулась рубаха. Потом чутки пальцы сняли с него одежды.

– Ну, что же ты остановилась? – шепнул великий, ожидая повторения того ощущения, от которого по телу пробегает дрожь.

Хейд же, отстранившись, казалась смущенной собственной смелостью и чуть покраснела. Щеки, подкрашенные огнем светильника, потемнели. Глаза стали глубже. Один только тут рассмотрел, что локоны Хейд – белокурые, редко встречающегося пепельного оттенка, словно живые, трепетали.

– Ты хороша! Ты божественно хороша, – выдохнул Один, протягивая руки. – Теперь я не удивляюсь, что твои чары свели с ума Асгард.

Хейд, словно позабыв, что обнажена и где находится, прислушивалась к чему-то, слышному лишь ей. Вполголоса напевала: наречие, певучее и мягкое, но походило на язык ни одного из известных Одину миров.

– Что за песню поешь ты, Хейд? – мелодия уводила от дневных забот, причудливо петляла, была похожа на дождь сквозь солнце. Рождала незнакомые ощущения, от которых хотелось то ли взвыть, то ли бежать из этой хижины.

– Это песня народа, который когда-то мне поклонялся, – отозвалась девочка. – Было это далеко отсюда. Море там ласковое, дни щедрые. Народ был богат и славен в работах и ратных подвигах. А над ясным миром царила моя госпожа и повелительница…

– Значит, ты обманула вначале? – уличил Один. – Кто же она, твоя госпожа?

– Ты хочешь знать или видеть?

– Есть разница?

– Конечно, – убежденно встряхнула девочка кудрями. – Знание опустошает сердце, но заполняет разум.

– Ты мудра не по летам, – Один привлек Хейд к себе. Усадил на колени.

Хейд, безвольная и равнодушная, по-прежнему рассматривала нечто, видимое лишь ей.

– Ты странная, – Один провел ладонью по гладкой щеке ребенка. Песня Хейд умиротворила желания, примирила Одина с недоступностью такой близкой плоти. Покой, доселе неведомый асу, коснулся души. – Ты похожа на сон, – добавил он.

– Может, я и есть сон, но мало кому удается проснуться, – губы приоткрылись в полуулыбке. – Знаешь, великий, отчего погиб тот славный народ?

– Землетрясение? Ураган? – наудачу гадал Один.

– Нет, всего-навсего песок.

– Песок? Эти маленькие песчинки? – Один не поверил. Да мало ли какие фантазии роятся в головке хорошенького ребенка?

Да, – Хейд легко поднялась. Тоненькая в лунном свете, закружилась, подняв соприкасающиеся кончиками пальцев кисти к потолку. Тотчас хоровод лунных песчинок стал осязаемей. Сгустился. Золотая пыль струилась через оконный проем, оседая на волосах и коже Хейд. Слоем ложилась на пол. Хейд наклонилась. Беспечно сгребла ладошкой золотой песок, дунула.

– Ты что? – Один знал цену золоту, перехватил тонкое запястье.

– Видишь, великий? – Хейд смотрела с непонятной печалью, – ты тоже погибнешь, погребенный песком!

– Я так и знал! – вспыхнул Один. – Сокровища Асгарда ты сначала превратила в ничто, засыпав улицы золотым песком. Ты разве не знаешь, что золото – лишь символ, придуманный и обусловленный обычаем?

– Я-то знаю, – прищурилась Хейд, – не знает небесный Асгард…

– Хейд! – понурился Один. – Гляжу на тебя – одно вижу, а послушаешь твои лукавые речи – будто с ведьмой толкую.

И, словно безумный, прижался лицом к груди Хейд, зарывшись в одежды: Хейд вновь облачилась в сорочку.