Одесситки

Обратно возвращались с полной корзиной, одного масла подсолнечного бутылку купили, а уж напробовались всего досыта. Дорка забрала торбу Екатерины Ивановны, подхватила Вовкину лошадку и быстро понеслась вперед. Старушка с мальчиком не поспевали за ней и отстали почти на целый квартал. Дома Дорка никогда не разбирала покупки на кухне, выкладывала все на стол в комнате. Все перемешалось в сумке — подавленные помидорки, абрикоски, вишня, черешня вместе с молодым картофелем и луком. А эта дынька-цыганочка откуда взялась? «Мама, это я ее скрал! Правда, здорово!» — радостно воскликнул мальчуган. Дорка рванулась к сыну, схватила за плечики. Мальчик, до этого лукаво улыбавшийся, испуганно посмотрел на мать, вывернулся и убежал к бабке, отдыхающей на лавке перед домом. Дорка обессилено опустилась на диван. «Больше никаких бабкиных выкрутасов, не дай Бог Вовка воровать начнет, нужно срочно искать работу», — думала она.

Баба Катя пристроила Дорку обслуживать модистку. Женщина, сама работящая, не предъявляла к ней никаких претензий, не требовала отчетов и вообще относилась по-дружески, сняла с нее мерки и обещала бесплатно что-то сшить. Однако Лида, так звали портниху, быстро забыла о своем обещании. Принося продукты, Дорка иногда заставала у нее очень красивого молодого человека, лет на десять, наверное, моложе. Она уже по списку, который совала ей Лида, знала о его визите — сумки с Привоза увеличивались в объеме вдвое. Иногда Дорке хотелось спросить об обещанном платье, когда оно будет готово, но она как-то стеснялась. А баба Катя не унималась, каждый раз упрекая ее: «Ну и народец — вековое терпение!» Дорка не понимала, какой народец, к чему все это.

Лето пролетело, как один жаркий нескончаемый день, пошли дожди, Вовчик опять закашлял. Дорке пришлось помириться со своим старым пальто, мечта о новом платье сгинула, да и за работу Лида не спешила рассчитываться. Екатерина Ивановна такого спустить не могла: эта девка от хахаля своего совсем тронулась. Красивый молодой стервец нигде не работал, целыми днями околачивался на Дерибасовской, высматривая очередных жертв. Знакомился с хорошо одетыми женщинами, кутил в ресторанах за их же счет. Они с Вовчиком несколько дней следили за прощелыгой — самый настоящий альфонс этот Алик. Теперь Лидка-дура держись. Баба Катя постучалась, никто не отвечай, они с Вовчиком уже собирались уйти, как Лидка, вся зареванная, в грязном халате, дверь открыла, рухнула на кушетку и забилась в истерике. Старушка поняла, что опоздала, видать, со своей заготовленной речью, Лидка уже все знает.

Ладно, не ты первая, не ты последняя. Нечего так убиваться, проходимец твой Алик, паскуда. Ах, милая, что свет клином на нем сошелся? Ты какая симпатяга, деловая, с талантом, и губишь себя из-за говнюка-бездельника. Да приползет к тебе эта сволочь, какая дура будет его на халяву одевать и кормить? Гони его, пока болячек тебе не натаскан, вот тогда наплачешься.

Екатерина Ивановна на мгновение перевела дух и продолжала: встретишь еще хорошего человека, жалеть будешь, что столько времени потратила.

— Беременная!

— Так тем более радуйся, что избавилась от дармоеда. Ушел — так и черт с ним. Заработаешь на себя с ребеночком.

Баба Катя все говорила и говорила, слезы у Лидки высохли, они уселись пить чай. Вовчик нажимал на печенье. «Видишь, Лидка, как Дорке наследник достается, да еще меня на шею себе посадила. Таких теперь днем с огнем не найдешь, мировая баба, ты уж слово сдержи, заплати Дорке, да и платьице этой несчастной сшей».

Она возвращалась довольная. Как все удачно вышло, и не пришлось сплетничать на эту пакость. А Лидка сдержана слово. На примерку Дорка пришла в новом лифчике, купленном на толкучке, и очень неловко себя чувствовала: грудь так торчала, стыдоба да и только. Отутюженное новое платье висело на плечиках. Лидке немалых сил стоило уговорить Дорку хоть на маленькое декольте в виде сердечка, и то пришлось сшить на всякий случай слюнявчик, чтобы снизу поддевать. Дора разделась, свела по привычке плечи.

— Что ты вся скрутилась, расправь их, — злилась Лидка, — у тебя такая ладная фигурка, такая красивая кожа, чего стесняешься, пусть мужчины любуются.

Она подтолкнула ее к высокому трюмо в черной раме с мраморным столиком. Дорка не помнила, когда последний раз видела себя в таком большом зеркале. «Вот видишь, красота какая». Дорке казалось, что это не она, в белом лифчике и черных сатиновых трусиках, а отражение какой-то совсем другой женщины.

— Тебе бы весло в руки и в Аркадии поставить, один зад чего стоит, — не унималась Лидка. — Сколько тебе лет? Сорока еще нет?

Дорка молчала. А Лидка продолжала: «Очки тебе не идут, да и волосы покрась, ну давай мерить». Платье сидело па Дорке идеально, высокая грудь, стала еще больше, юбка шестиклинка подчеркивала талию и бедра, фалдами ниспадала книзу

— Постричься бы тебе, волосы сами вьются, крутить не надо, не то что у меня, торчат как солома. Ой, Дорка, ты баба привлекательная, можешь мне поверить, уж в этом я как-нибудь разбираюсь.