Одесситки

Дорка грязная, растрепанная, колено разбито, платье лопнуло сзади, и застиранный штопанный ее лифчик с разными пуговицами, как печать бедности, резанул сердце старушки. Дорка обмылась, переоделась в халат, оставшийся от работы в магазине, и прилегла. Находиться в комнате было невозможно, пекло выгнало их опять на улицу. Сегодня понедельник, магазин закрыт, у Надежды выходной, в этот день она ездила к себе, боялась потерять свою комнату на Ближних мельницах. Соседям объясняла, что живет у племянницы, там ребенок, бабушка, они и рады были, даже Надькин стол на кухне прихватили. И еще в выходной Надька навещала после обеда второе городское кладбище по Черноморской дороге, убирала могилки и вслух все рассказывала им о Вовчике. Никто ее не перебивал, только деревья чумаки шелестели своими пыльными листьями: да-да, да-да...

Вечером она лежала на своей прохладной кровати и радовалась, что с утра на работу, ее ждут на Софиевской. Утром у магазина она встретила Екатерину Ивановну. Старушка сбивчиво рассказала, как на Дорку напали бандюки, они следили за ней с самого Привоза. С продуктами для Нателлы Львовны Дорка возвращалась по Красному переулку, и вдруг один из хулиганов, тот, что повыше, в натянутой на лоб кепке от солнца, стал вырывать у нее сумку с харчами. Она увернулась, дернула сумку на себя и с размаху ударила ею вора, да с такой силой, что сшибла с ног, а сама не удержалась, упала. Другой воришка треснул женщину по голове, но и теперь сумку она из рук не выпустила. Помогли прохожие, бандиты испугались, удрали. Дорка все собрала с мостовой и отнесла этой бляди, однако Нателла выгнала ее: видишь ли, помидоры и абрикосы помялись, и, вдобавок, не заплатила за целый месяц.

— А что Дорка, как она? — испуганно спросила Надежда, по липу ее текли слезы.

— Лежит, плачет. Будь проклята эта шлюха с Дерибасовской. Лучше Таньке носить, чем ей, Танька, может, Дорке хоть платье новое сошьет. Ее лопнуло на спине, я его штопала, бесполезно, оно под руками разлазится.

— Подождите, Екатерина Ивановна, немного, что-нибудь придумаю.

Надя ненадолго скрылась в магазине и вскоре вернулась с пакетом. Баба Катя развернула сверток. Там был ситцевый халат, красота, с карманами, впереди на пуговичках. Старушка захлопала в ладошки, а Вовчик кричал от радости: «Мама, ты самая... мама». На следующий день они втроем отправились на базар. Вовчик ехал впереди на своей лошадке, он знал, что это подарок его бабы Нины. Когда Екатерина Ивановна спрашивала мальчугана, а где она, баба Нина, Вовчик забирался на диван, над которым висел портрет Нины Андреевны в молодости, и тыкал в него — вот она.

Уже поравнялись с новым рынком, а Екатерина Ивановна все наставляла Дорку:

— Ты ужас, такая честная, когда же торговаться научишься, разве можно так жить, не торговаться? И что будешь делать, когда я загнусь?

Дорка обернулась и укоризненно взглянула на старушку.

— А вы живите, я вам не разрешаю помирать.

Обучение начиналось от входа на рынок. Баба Катя до этого весело шагала и смеялась, а тут разом сгибалась в три погибели.

— Что с вами, вам плохо?

— Ну и дура ты, Дорка! Весь концерт портишь — молчи! Давай, двигай первая, я следом. Спрашиваешь, что почем, кривишь рожу и топай с Вовчиком дальше, не оглядывайся.

Спектакль получился на славу. Видя даму в очках, в новом шикарном сарафане и мальчика «барчука», торговки заламывали несусветные пены, совали Вовчику кто яблочко, кто сливу; пытаясь заманить хорошую покупательницу. Дорка не останавливалась, наученая бабой Катей, а Вовка успевал прихватить угощения и сбросить их в сумку к маме. Зато Екатерина Ивановна выдавала настоящий концерт. Еле передвигая ноги, вся трясясь и держась за прилавок, с трудом переводя дыхание, причитала: «Ой какая красота, как можно такое вырастить, хоть посмотреть — и то счастье! Может, мадамочка, есть какой подпорченный, подешевле? Нет?» Она не отходила от торговки, закрывала собой весь прилавок. Тетка не выдерживала и протягивала старухе помидорчик или огурец, лишь бы скорее ушла, а то никто из-за нее не может подойти. Обращение к себе «мадамочка» им льстило. Больно много попрошаек развелось, но эта хоть из культурненьких, даже мелочь какую-то пытается всучить, господи, вот так на старости маяться.