Одесситки

Солнце замерло в зените — жара, мучила жажда. Дорка медленно перешла дорогу и оказалась на кладбище. Здесь было прохладно, у ворот из-под крана напилась воды, умылась автоматически и пошла по центральной аллее. Сколько новых могил... и никого нет. Ей стало страшно, и она, не оглядываясь, побежала назад. Денег на трамвай не было, и она поплелась пешком, ничего, не барыня, да и привыкла, каждый день с Привоза с сумками прется на своих двоих, а сейчас хоть налегке. Она радостно представляла, как обрадуется свекровь, получив посылку, — не забыла ее Дорка, прочтет письмо, увидит обведенную маленькую ручку любимою внука. Нужно еще какую-нибудь работенку найти, денег собрать на следующую передачу. И баба Катя разболелась, выкарабкается ли. Вечером ее ждала хорошая новость. Забежала Надька, рассказала, что директор магазина наконец уволил уборщицу-пьянчужку, сам спросил, что за Дорочка до меня здесь работала? «Ну, уж мы с Наткой, да ты помнишь ее, из хозяйственного, тебя расхваливали. Завтра обещала тебя привести».

— Надя, но он же военный!

— Сейчас всех, кто демобилизуется, назначают начальниками.

Ладно, будь что будет. Дорка решила сама ему все выложить, сразу, не дожидаясь расспроса. Но утром встречи не получилось. Директор был занят, и она сама на свой страх и риск приступила к работе.

Показывать ей не надо было, в магазине ничего не изменилось. Только через два дня он вызвал ее в кабинет написать заявление и очень кратко — автобиографию. Дорка все порывалась рассказать о себе, но Алексей Михайлович положил ей на плечо руку, похлопал по-отечески: «Не надо, Дора Моисеевна, я все знаю. Не бойся, придет время, все изменится, наберись терпения, подожди». Она схватила его руку, хотела поцеловать, потом опомнилась и крепко пожала. Говорить она не могла, душили слезы.

Алексея Михайловича Дорка боготворила, дома только о нем и разговоров. Ей все нравилось: и седые, коротко подстриженные волосы под «бокс», и всегда отутюженная военная форма, начищенные сапоги. Она представляла себе его жену, счастливую, но тоже поседевшую, как она смотрит за ним, ухаживает. Дорка старалась убирать директорский кабинет особенно тщательно, хотя там и гак был полный порядок. И в самом магазине тоже идеальная чистота. Вот только в карманчик Дорке директор ничего не клал, даже за выгрузку товара. Продавцы благодарили: кто мыльце сунет, кто пару метров полотенец за то, что товар со склада в отдел притащит. Все это она несла в парикмахерскую, там забирали, не торгуясь. Вовчик теперь сам до обеда забегал к матери в магазин, выступать, как раньше, он стеснялся. Женщины угощали его иногда, но он вдруг стал смущаться, прятаться за Доркину спину и толкал, чтобы она сама у них взяла конфетку

В комнате сделали перестановку, кровать поменяли местами с топчаном бабы Кати. Она лежала за ширмочкой поближе к печке. Забота о ней была на Вовчике, мальчик ждал, когда придет на обед Надежда, и пулей летел в магазин. Алексей Михайлович, едва он попадался ему на глаза, спрашивал: «Ну, боец, как твои дела?» Вовчик поначалу робел перед маминым начальником, настоящим военным, но постепенно освоился, и они, как два приятеля, уходили на прогулку к картинной галерее — бывшему дворцу графа Потоцкого. Вечером Вовчик рассказывал женщинам о битве под Курском, солдатах-героях, партизанах из катакомб. Все это он узнавал от дядя Леши, теперь для мальчугана лишь он был авторитетом. Он самый смелый, сильный, умный — самый главный командир. Алексей Михайлович тоже привязался к любознательному и доброму парнишке и старался к обеденному перерыву освободиться, чтобы побыть с ним. Самое большое Вовчика счастье, когда он шел с дядей Лешей рядом и крепко держал его за руку. Продавщицы судачили между собой: вроде жена молодая — могла бы и родить такому мужику, а может, не получается, кто знает, вдруг больная. Словом, смотри Дорка, приведет Вовчик тебе мужа. Она краснела, терялась, все смеялись.