Одесситки

— Да, — неохотно ответила Дорка. — Соседи вернулись из эвакуации, им некуда деваться. Они хорошие, одинокие, мне с ними лучше, за Вовчиком есть кому приглядеть.

— Ладно, мне пора, если что узнаю, обязательно сообщу.

Екатерина Ивановна нашла все-таки Дорке подработку; по соседству с домом открылась новая парикмахерская, вечером там нужно было прибираться. Ее опять взяли без оформления документов, зато каждый вечер живая копейка, так называла Екатерина Ивановна Доркины заработки.

А поутру Дорку ждали несколько клиенток. Одна из них была ранней пташкой, с ней нужно было ходить на Привоз. Хозяйка выбирала все самое лучшее, дорогое. В обеих кошелках уже не было места, а она не унималась. Неподъемные сумки тащить тяжело, ныли руки, болела спина, но все равно Дорка больше любила у нее работать, эта все покупала сама и к ней не имела никаких претензий.

А вот вторая клиентка просыпалась лишь к полудню и еще долго не открывала дверь. Дорке вручались деньги и список. Она сама решала, что брать, торговалась, чтобы подешевле, а еще нужно было записать, сколько чего и по какой цене приобретено, и отчитаться за каждую копейку. Вокруг шмыгали воришки, особенно Дорка побаивалась подростков-босяков, того и гляди, сумку упрут или что-нибудь из нее выхватят. После рынка она торопилась в лавку за керосином, а напоследок мыча полы. Домой прибегала, запыхавшись, и почти туг же спешила во вторую смену в свою перукарню. Надюша стала в обеденный перерыв заглядывать к ним. Старушки поили чайком эту одинокую, потерявшую семью и детей женщину, укладывали на диван, пусть полежит, ноги отдохнут — стоять целый день за прилавком с такими венами...

Екатерина Ивановна с сестрой и Вовчиком с утра в бывшем имении графа Потоцкого собирали травки, сушили, перетирали, коммуналка пропахла настоями. Весь двор бегал к ним со своими хворобами. Сестры никому не отказывали, лечили, как умели. Здесь уже Елизавета Ивановна была непререкаемым авторитетом, могла лучше врача диагноз поставить, любую мазь изготовить. Все-таки почти полсотни лет помощником фармацевта в аптеке Гаевского отработала.

Елизавета Ивановна, едва Надюша объявлялась, делала ей примочки на ноги, а Вовчик перед ней выступал: то стишок, заученный с вечера, прочитает наизусть, то споет. Она никогда не забывала принести ему гостинцы, целовала и прижимала к себе так крепко, что он даже начинал сопротивляться. У этих добрых людей Надежда отдыхала душой, оттаивала сердцем и немного забывалась; с бабулями у нее появились секреты, Дорка не вникала в них, только удивлялась: то вдруг туфли ей купили, то кофту. От нее утаивали, что Надежда приносит из магазина разный дефицит — босоножки, отрез или еще какое-нибудь барахло, а Екатерина Ивановна тут же несется на базар и перепродает. Но все равно денег катастрофически не хватало. На Доркино пальто страшно было смотреть, оно просто расползаюсь от старости по швам, выгоревшие плечи и грудь, а воротник... Старая, еще Нины Андреевны, куница полностью облезла и смахивала на лишайную кошку. Дорка не обращала на это внимания, однако старушки не могли смириться. По улицам ходили разодетые с толкучки дамочки с чернобурками на плечах, в шляпках с перышками, а на их Дорочку страшно смотреть. Только Вовчик, благодаря Надюше, выглядел прилично. Екатерину Ивановну, когда она появлялась с ним, принимали за бедную няню, выгуливавшую богатенького барчука.

Время летело незаметно. Сегодня Дорка пришла из парикмахерской позже обычного, в комнате было темно, старушки всегда при ее появлении суетились, старались помочь ей раздеться, умыться, чтобы их бедная девочка поскорее покушала.

— Что вы сидите в темноте?

— Тише, Вовчика разбудишь.

— А баба Лиза где?

— Садись, Дорочка. Нет нашей Лизоньки больше.

— Как нет, а где она?

Екатерина Ивановна уткнулась в подушку, заплакала.

— На улице умерла. Мы в горсаду гуляли, а Лизонька на лавочке сидела, да так на ней и уснула. «Скорая» ее забрана. Ты не волнуйся, пусть государство хоть на смерть потратится. Я все сделала, как надо. И паспорте ней оставила, и записочка в ридикюле у нее.

— Что вы, так нельзя. Мы похороним ее по-человечески, как положено.

— Спасибо, голуба ты моя, похоронят Лизоньку, и гроб у нее будет. Я знаю кладбище, мы потом с тобой сходим. Давай спать. Все устроится.

Лето 46-го выдалось в Одессе необыкновенно жарким. Тяжелый воздух неподвижно обволакивал тело города. Баба Катя с Вовчиком пораньше вышли на Софиевскую, слегка продуваемую сквознячком с Пересыпи и моря. Уже был полдень, а Дорка все не появлялась. Вдруг Вовчик увидел мать, побежал навстречу она поймала его на руки, прижала к груди. Старушка ничего не спросила, только засеменила за ними мелкими шажками.

— Дора, господи, что случилось, скорее домой?