Одержизнь

– Месье Бойер, вам совет на будущее: не стоит лезть во внутреннюю политику другого государства. Если бы вы знали, сколько сил было брошено на борьбу с малефикратией[79] за последние два года, вряд ли бы остались столь категоричным в оценке наших действий. Да, мы знаем о недуге вашей маленькой спутницы. Мы приняли вас в виде исключения. Из уважения к вам и пути, который вам пришлось проделать.

– Да что вы знаете о её болезни? – чеканит каждое слово мальчишка. – Мы добирались к вам через всю страну за помощью, а услышали «Скажите спасибо, что её не убили»! Ребёнка семи лет!

Ксавье под столом резко дёргает Жиля за рукав, заставляя замолчать. На тронутых сединой висках священника поблёскивают капли пота. Широкая ладонь с сильными пальцами стискивает запястье мальчишки. «Молчи!» – то ли приказывает, то ли умоляет взгляд из-под опущенных ресниц.

Монарх с бесстрастным лицом поворачивается к Жаку Фортену:

– Месье Фортен, я слышал, вы не только большой знаток истории и точных наук, но ещё и прекрасно рисуете?

– Да, сир! Благодарю, сир! – энергично трясёт кудрями библиотекарь. – Я специально взял с собой в путешествие блокнот, чтобы запечатлевать то, что меня удивило, заинтересовало, поразило…

– О, да он у вас с собой! Можно взглянуть? Мне очень интересно.

Подтянутый молодой человек в сюртуке с блестящими пуговицами, стоящий за спиной монарха – видимо, секретарь, – склоняется к его плечу. Георг Восьмой что-то негромко говорит ему, и тот быстрым шагом обходит стол и берёт у Фортена блокнот, затем относит книжицу с обтрёпанными краями королю. Его величество внимательно изучает каждую страницу, улыбается, рассматривая детали. Фортен всё это время сидит напряжённый и прямой, словно проглотил прут.

– Месье Фортен, когда-то я и сам учился рисовать у лучших художников Англии. – В голосе монарха скользят мечтательные нотки. – Я оказался не таким уж и способным учеником, но видеть руку мастера научился. И я вижу её в ваших работах. Даже в самых простых. Примите моё восхищение! Портреты особенно прекрасны.

Пока король любуется рисунками, присутствующие за ужином потихоньку переговариваются, не забывая про трапезу и напитки. Жилю и Ксавье еда в горло не лезет. Мальчишку снова накрывает отголосок приступа Амелии, пропадает чёткое зрение, становится тяжело дышать. Ксавье с мрачным спокойствием размышляет о том, чем может кончиться для них то, что перед монархом устроил его ученик. «Что дозволено своенравному подростку, непростительно молодому политику. Куда ж тебя понесло, сынок…» – сокрушается отец Ланглу.

Внезапно приоткрывается входная дверь, пропуская одного из одетых в яркую униформу гвардейцев его величества. Офицер почтительно кланяется и застывает по стойке смирно. К нему спешит королевский секретарь. Они обмениваются несколькими фразами, гвардеец вручает секретарю запечатанный конверт, который тотчас передают монарху. Георг Восьмой отрывает белоснежный бумажный край, достаёт сложенный втрое лист бумаги, вчитывается и мрачнеет с каждой секундой.

– Ну, месье Бойер, не иначе как Мироздание вас услышало, – медленно поговаривая каждое слово, обращается к Жилю король. – Вам выпал небывалый шанс увидеть, на что способны те, кого вы считаете детьми и защищаете. Похоже, ваша девочка попала в большие неприятности. Gentlemen, we have an emergency at the zoo. Stay calm, the situation is under the control of the police[80]. Месье Ланглу, полагаю, вам стоит проследовать туда. Сэр Генри вас сопроводит.

К обеду Сорси и Акеми впадают в тихую панику. Попытка вызвать Мару остаётся безрезультатной: медсестра долго и с помощью жестов объясняет им, что доктор на операции. Когда раздатчица привозит обед и интересуется, где Амелия, девушки на мгновенье теряются, переглядываются и дружно показывают на дверь туалета. Раздатчица понимающе кивает, поправляет аккуратную накрахмаленную розовую шапочку, оставляет Амелии обед на тележке под колпаком и уходит.

– Дура, – цедит сквозь зубы Сорси, отвернувшись от Акеми. – Ты куда смотрела-то?

– Примерно туда же, куда и ты. Не начинай заново, – холодно отзывается японка.

– Жри давай свою кашку с котлеткой и салатиками. А я пойду.

Слегка прихрамывая, Сорси уходит во дворик, удаляется в дальний угол, ощупывает стену там, где обычно по ней взбирается Ронни. Акеми провожает её недоумённым взглядом, откладывает ложку, выходит на крыльцо.

– Вернись назад.

– Иди, просиживай кровать дальше, – огрызается через плечо рыжая.

– Ну-ну. А ты будешь на глазах всей больницы на стену карабкаться? – спрашивает Акеми, скрестив на груди руки. – Допустим, залезешь. А куда потом?

– Что ж ты такая гадина редкостная, – уперев руки в бока, комментирует Сорси. – Ребёнок пропал, а тебя это вообще не колышет!

– Я должна орать и бегать кругами? – спокойно вопрошает Акеми.

– А, заткнись! Руки так и тянутся тебя придушить!

Они рассаживаются по углам – злые, нервные. Только одна старается сохранять видимость спокойствия, а вторая уничтожает обед, шипя и сквернословя обильнее обычного.