Одержизнь

– Разговор вам неприятен, я вижу. Вы отодвигаетесь от меня, месье Ланглу. А нам придётся идти на сближение. Я продолжу с вопросами. Только теперь буду ожидать от вас честного ответа. Что заставило вас поверить Амелии и добираться сюда?

– Она необычный ребёнок.

– Правильный ответ. И даже когда она рассказывает что-то неправдоподобное с точки зрения других, что-то заставляет вас ей верить. Вы знаете, что ищете в Англии?

– Нет. Но она говорит, что знает.

Мара Тейлор встаёт, прогибается в пояснице назад, выпрямляет спину. Она прохаживается по кабинету, растирает пальцами шею под затылком.

– Подойдите к окну, месье Ланглу.

Ксавье выглядывает во внутренний дворик больницы. Смотрит на высокую изгородь из тёмно-зелёных хвойников, разделяющих двор на несколько маленьких. На скамейку прямо под окном кабинета доктора Тейлор, на которой играют Амелия и мальчик-санитар. Машет рукой Жаку Фортену, помогающему детям в общении. Кажется, библиотекарю это в радость.

– Что вы видите? – спрашивает за спиной Мара.

– Детей, – коротко отвечает Ксавье.

– Они там сидят с пяти утра. Никак не могу загнать их завтракать.

– Ронни дежурил в ночь?

– Да.

Ксавье оборачивается. Мара стоит за его плечом, смотрит на детей и улыбается. И улыбка совершенно иная. Умиротворённая.

– Мадемуазель Тейлор, мальчику возраста Ронни ночами спать надо, а не дежурить.

– Я вам больше скажу, месье Ланглу. Не было никакого сигнала от нашего передатчика. Потому что у нас нет никакого передатчика вот уже лет сто сорок.

Она ловит его изумлённый взгляд, кивает и продолжает:

– Вы верите в Бога, месье Ланглу? Верите, знаю. Так вот: вы здесь из-за Ронни.

XI Зоопарк

Всякий раз, когда Жиль уходит, Акеми хочется броситься за ним вслед, биться о закрытую снаружи дверь, царапать её и орать, пока не выпустят. Вольная, порывистая, любящая Акеми требует от себя действия, но другая Акеми – рациональная, думающая и за год насильственно приученная к четырём стенам – её останавливает. «Подумай о том, как твоё поведение скажется на других, – успокаивает она себя. – Твоя истерика напугает Амелию. Рассмешит Сорси. И выставит тебя дикаркой перед персоналом больницы, который ничего плохого тебе не сделал. Терпи. Завтра утром Жиль вернётся».

Акеми садится на кровать, подтянув колени к груди. Поправляет короткую больничную рубашку и замирает. Так она может сидеть и час, и три, и до ужина – погружённая в свои мысли, дремлющая с открытыми глазами.

– Ты хоть бы чихала иногда, что ли, – ворчит Сорси, ковыляя через палату к столу. – А то ощущение, что ты померла. Яблоко хочешь?

– Нет, спасибо.

– Мне! Мне яблоко! – Амелия влетает со двора, скачет вокруг Сорси. – Give me an apple! Ronnie, do I talk correctly?[47]

Мальчишка стоит в дверях, кивает, белозубо улыбается. Акеми смотрит на него, чуть повернув голову. «Уши смешные, – думает она. – Розовым светятся…» За неделю к нему привыкли. Даже Сорси перестала ойкать и натягивать одеяло до подмышек по утрам. Амелия в восторге: есть с кем целый день рисовать, забрасывать камешки в окно кабинета над палатой, учить слова и играть в прятки. Прячутся дети обычно в живую изгородь, под кровати Акеми и Сорси, в шкаф с вещами или в туалет. И целый день не утихает шум, смех, беготня и жуткий рэп, которому Гайтан научил Амелию.

– Ронни, Ронни, listen! – Глубокий вдох и жуткий рёв на выдохе: – Hey you! You, you and you too! I’m so scary! And I scary you![48]

Оба с хохотом плюхаются на скамейку, Ронни тянет к себе планшет Амелии.

– Новые слова, – говорит он. – Покажи мне новые слова. Научи.

Амелия старательно рисует какой-нибудь предмет, выводит рядом стилом его название.

– Жопа, – хихикает Ронни, прикрывая рот ладонью.

– Сам ты жопа! – обижается Амелия. – Яблоко же! Эн эппл!

– No-no-no! It’s not an apple! It’s a real booty![49]

– Эй! – окликает их Сорси с кровати. – Мне бы хоть кто жопу нарисовал. Вам весело, а я скучаю! Ем и сплю! И поговорить не с кем! Акеми в спячке целыми днями, мужики нас бросили и гуляют… Скучно!

Дети тут же оказываются у её кровати, усаживаются рядом.

– Нарисуй нам нормальное яблоко, – сурово требует Амелия. – У меня правда не получается.

– У меня тоже, – упрямится Сорси. – Я лучше другое нарисую.

Она чертит прямоугольник, в нём несколько маленьких в ряд и внизу ещё один, чуть больше.

– Ну, что это? – спрашивает она у Ронни.

– A box[50], – неуверенно отвечает он.

– Ни хрена. Амелия, не подсказывай!

– Я тоже думаю, что это эбокс! – заявляет девочка.

Сорси рычит на них сквозь зубы, рисует в маленьком прямоугольнике голову человечка.

– A big box![51] – со знанием дела заявляет Ронни; Амелия хихикает.

– Это не я хреново рисую, это ты дурак, – медленно артикулируя, выговаривает Сорси. – Это дом, дурья твоя башка!

– It’s a house! – гордо переводит Амелия.

– It does not look like a house. This is a coffin with windows, – разводит руками Ронни. – But this does not exist![52]

– Ну тебя на хрен! – взрывается Сорси. – Ни фига не поняла, чего ты там блякаешь, но это, блин, дом! А если ты сказал, что руки у меня из жопы, то сам ты хреновый художник!