Одержизнь

– Они с раннего утра там сидят, – говорит Акеми, тихонечко подойдя к Жилю и проводя пальцами по его опущенной руке. – Амелия даже завтракать не идёт.

– Мадемуазель Тейлор, у вас таким юным разрешают работать в больнице? – удивляется Ксавье.

– Ронни – исключение из правил. У нас запрещён детский труд. Ронни у нас добровольный помощник, – снова Мара Тейлор улыбается странной, «вспыхивающей» улыбкой и резко меняет тему: – Месье Ланглу, нам бы поговорить тет-а-тет о вашей малышке. У неё большие проблемы. В пять утра был приступ. Я его видела.

– В нашей стране это не считается проблемой, – ровно отвечает Ксавье. – Это особенность, а не заразная болезнь.

– Здесь такие особенности заканчиваются в лучшем случае эвтаназией. – В голосе доктора звучит сталь. – Поднимемся в мой кабинет. Поговорим без свидетелей.

Они выходят вдвоём, и Жиль наконец-то решается обнять Акеми.

– Как ты? Как спала ночью? Ты как себя чувствуешь? – шепчет он между поцелуями.

– Мне хорошо. Нам дали завтрак, Мара выписала мне и Амелии пропуск в бассейн, – спокойно и монотонно перечисляет Акеми. – Но попросила Амелию водить либо в послеобеденное время, либо вечером. Мы же в карантине.

Жиль садится на подоконник, пропуская во дворик Фортена, косится на Сорси и Гайтана, тянет к себе в объятья Акеми. Она задёргивает за собой занавеску, обнимает Жиля, прижимает его к себе.

– Я почти не спал сегодня, – сообщает он, ласкаясь щекой к её груди.

– И я. Больница – странное место. Кто-то плакал над нами, за дверью постоянно беготня, машины подъезжали каждые час-два… В пять Амелии стало плохо, я её понесла во двор. Сорси Мару вызвала, дура…

– Почему ты её по имени зовёшь? – морщится Жиль.

– Она настаивает. Жиль, мне кажется… кажется, что Мара знает об одержизни больше, чем мы. Но она не говорит об этом, – тихо-тихо поизносит Акеми. – И не в карантине мы здесь совсем. Вас же к нам пускают… Медсёстры ходят, вон мальчик ещё этот, Ронни. Но нам за порог нельзя.

Во дворе Амелия заливисто хохочет, ей вторит Ронни. Фортен что-то спрашивает вполголоса, дети притихают – и снова смеются. Жиль оборачивается, смотрит на них через плечо. Амелия что-то показывает на дереве, Ронни приподнимается со скамьи, вглядывается.

– It’s a bird[46], – говорит он.

– Бёд, – повторяет Амелия. – Птица!

– Пти-ца, – кивает Ронни – и они опять смеются, довольные друг другом.

Простая, искренняя радость понимания, узнавания, познания…

Мара Тейлор стоит у открытого окна кабинета, с улыбкой смотрит на детей.

– Бёд… Бёд в небе! Ронни, это как называется? Не-бо, во-о-он оно! Вотс здец?

– The sky. A bird in the sky, – чеканя каждое слово, отвечает Ронни.

– Скай! Скай! – торжествующе выкрикивает Амелия, подняв к небу руки.

Мара отходит в глубь кабинета, присаживается в кресло за рабочим столом. Без улыбки смотрит на сидящего напротив Ксавье Ланглу.

– Давайте начистоту, месье Ланглу. Я отлично чую, когда мне врут. Зачем вы прибыли в Англию? – спрашивает она, слегка прищуриваясь.

– Мы ещё не приступили к диалогу, а вы уже говорите о лжи, – спокойно отвечает ей Ксавье. – Будто я как минимум шпион. Цель визита я изложил ещё на таможне. Мы прибыли, получив сигнал. Внезапно подала признаки жизни аппаратура, с помощью которой лет двадцать назад, а то и больше, мы связывались с другими выжившими городами.

Доктор Тейлор откидывается на спинку кресла, переплетает на столе перед собой пальцы рук.

– А что вы сказали на таможне про девочку?

– Правду, мадемуазель Тейлор. То, что это моя дочь. И что она больна. И что с собой её взяли из-за того, что у нас есть слабая надежда на то, что ей смогут помочь здесь.

Ксавье старается говорить спокойно, ничем не выдавая охватившего его волнения. «Что-то знает эта странная женщина, но к чему ведёт? – думает он, стараясь смотреть не на собеседницу, а словно сквозь неё. – Что она хочет от меня услышать и не повредят ли мои ответы Амелии?»

– Хорошо, месье Ланглу. А теперь я хочу услышать от вас правду. Именно об этом я попросила сразу же.

– Какую правду? О чём, доктор?

Глаза у неё завораживающие. Чёрные, словно омуты в Орбе. Похожи на раскинутые крылья птицы: приподнятые к уголкам, с длинными ресницами, подведённые тёмным контуром. Взгляд держит крепко, обволакивает, тянет-разматывает душу, словно нить.

– Я сама расскажу, месье Ланглу.

Она снова улыбается быстро, мимолётно. Ксавье наконец-то понимает, что напоминает её улыбка: выстрел. Резкий, короткий – будто и не было. Ему становится не по себе.

– Начнём сначала, – коротко выдохнув, говорит Мара Тейлор. – Вы не отец Амелии. Я права?

– Я отчим. Что это меняет?

– И мать у неё не родная.

«Спокойно. Она этого знать не может. Это какой-то тест», – думает Ксавье, стараясь не хмуриться.

– И мальчик Жиль ей не брат. Вы всего лишь сопровождающие той или иной степени заинтересованности в её судьбе и судьбе детей вашего города. Вот и правда. Почему вы не рассказали об этом?

– Потому что это наше личное дело, – с вежливой улыбкой отвечает Ксавье.

Доктор Тейлор кивает: