Одержимый

– Ангел, – промолвил Линдсей, и его рука потянулась к завязке ее халата, – иди ко мне.

Она хотела этого. О, видит Бог, как же сильно она этого хотела!

Линдсей сел прямо и немного склонился к ней, проведя рукой по изгибу груди, выступавшей через шелк.

– Поднимись с этой постели и прогуляйся по мне среди этого дыма. Проползи по мне, совсем как этот дым, Анаис.

Она не двигалась, лишь закрыла глаза, наслаждаясь восхитительным ощущением его нежного прикосновения.

– Ты пришла в реальности, мой ангел, или ты – лишь видение, плод моего воображения? Я едва ли в состоянии это понять. И все же ты кажешься такой реальной, такой настоящей… Такой теплой и живой. Я могу чувствовать, как бьется твое сердце под моей ладонью. Я могу слышать твое дыхание. И все же я понимаю, что это, должно быть, сон, видеть тебя вот так…

И она поддалась, чувствуя, как тело невольно движется навстречу Линдсею. Что же она была за создание? Какая-то незнакомка в ее собственной коже, распутница, которая не могла сладить с собой, отвести пристальный взгляд, смело блуждающий по его мускулистой, искусной лепки груди и точеному животу? Дерзкая, развратная девчонка, втайне мечтающая, что он вырвет шелк из ее дрожащих пальцев и закончит начатое? Обманщица, хотевшая лишь одного – чтобы Линдсей овладел ею, несмотря на все эти слабые, напрасные протесты? И срывались-то они с губ лишь потому, что она никогда не смогла бы открыто признать, как хотела предаться страсти – с ним…

Было бы намного легче отмахнуться от своего чувственного желания избавиться от собственного навязчивого стремления к порочным утехам. Анаис нашла бы в себе силы сделать это прямо сейчас, если бы Линдсей оказался чудовищем, которым она так рьяно пыталась его представить. Она отвергла бы Линдсея, если бы он толкнул ее на диван, накрыл своим телом, прижался к ее протестующему рту.

Но это Линдсей отвергал Анаис. Он не прижимался к ней, жадно пожирая ртом, не вторгался беспощадным языком между ее губами. Вместо этого он лишь нежно поглаживал дрожащим пальцем раскрасневшуюся щеку Анаис, его глаза смягчились в отблеске свечи, когда он коснулся ее лица.

Линдсей прижался к ней, вдыхая аромат ее кожи, благоухание ее волос. Анаис чувствовала, как он легонько касается ее растрепавшихся локонов губами, как вытягивает пряди и берет пригоршню волос, как позволяет завиткам проскальзывать между пальцами, любуясь оттенками копны, сияющей в мерцании огня…

Анаис быстро, прерывисто задышала, ее рот приоткрылся, когда Линдсей прижался губами к ее лицу. Пощипывая кожу, его уста пробежали по ее лбу, чтобы скользнуть ниже, к ее щеке, потом вспорхнуть над переносицей и, наконец, скатиться к ее губам. Линдсей не говорил ни слова, не издавал ни звука. Анаис ощущала лишь тихое прикосновение его дыхания к своим трепещущим губам, чувствовала жар его взгляда, который жадно метался по ее лицу. Анаис замерла на месте, борясь с желанием поднять свой взор и встретиться с горящими глазами Линдсея. Но она твердо удержалась от этого, притворяясь, словно не была тронута, не попала под действие его чар, не оказалась в его власти.

Прикосновения Линдсея становились все более настойчивыми, и все же Анаис по-прежнему отказывалась смотреть ему в глаза. Напротив, она даже отвернулась, рассчитывая продемонстрировать свое отвращение. Но Линдсея это не убедило настолько, чтобы поверить, будто Анаис действительно питает к нему лишь презрение. О нет, он положил ладонь на горло Анаис и провел большим пальцем вдоль отчаянно пульсирующей поверхности кожи, умело разгадав ее обман.

– Как сладко ты порабощаешь меня, Анаис, – промолвил Линдсей. Ее губы задрожали, когда он провел по ним подушечкой большого пальца. – Достаточно одного лишь взгляда твоих прекрасных глаз, одной робкой улыбки твоего порочного, манящего рта – и я твой раб. Я всегда буду твоим рабом.

Линдсей запрокинул голову Анаис, чтобы она наконец-то взглянула в его глаза – глаза, замутненные опиумом и страстью, этой безрассудной, пьянящей, притягательной смесью, взывавшей к самым глубинам ее души. Анаис и подумать не могла, что когда-нибудь захочет Линдсея вот так! И все же она не могла бороться с вожделением, тяжело пульсирующим и бурлящим в ее крови. Она хотела его, прямо здесь, в его логове удовольствий. Она хотела этого Линдсея, его тайную сторону, о существовании которой доселе и не подозревала. И не было ничего, что могло бы защитить Анаис, уберечь от его чувств к ней, не существовало никакой страховки от падения в бездну наслаждения, никаких спасительных понятий о приличии. Опиум освободил Линдсея, сделал его раскованным, и Анаис желала этого – связи тел и блаженства… И никаких преград между ними.

– «Меня поразило, что люди способны умереть мученической смертью за веру – я содрогался при мысли об этом. Но это осознание больше не пугает меня – я готов пострадать за свою веру. Любовь – вот моя вера. Я готов умереть за нее. Я готов умереть за тебя».