Одержимость романами

Увы, никаких эпических схваток. Так что придется сочинять :)

Конечно! С удовольствием прочту эту сцену, когда закончишь.

Дай мне несколько недель.

Глава десятая

Бабушка больна.

Отец сообщает об этом по телефону. Рак поджелудочной железы, быстро прогрессирующий, смертельно опасный.

Пока я вбиваю в поисковике «выживаемость при раке поджелудочной железы в пожилом возрасте» прямо за кассой, отец сообщает, что она отказывается от лечения. Мне требуется примерно пять секунд, чтобы осознать происходящее.

Я глубоко вонзаю ноготь большого пальца в ладонь, словно пытаясь выковырять собственную плоть. Продолжаю до тех пор, пока боль не становится жгучей, пульсирующей, нестерпимой. Наверняка бабушка просто драматизирует – она точно будет бороться. Она любит жизнь.

– Надеюсь, ты сможешь это понять, – говорит отец. – Она приняла решение.

Я прочищаю пересохшее горло:

– Значит, мы просто позволим бабуле покончить с собой?

Женщина, приближающаяся к кассе с охапкой книг, с тревогой отходит в сторону и принимается изучать витрину с кружками на литературную тематику.

– Это очень драматичная трактовка, – вздыхает отец. – Ты игнорируешь нюансы.

– А как точнее это сказать? – В панике я думаю, что бабушка уже не увидит, сколько я всего сделала. А потом, осознав свою эгоистичность, стыдливо сглатываю.

– Ей почти девяносто три года. Ее слуховой аппарат настолько ужасен, что она не может участвовать в разговоре. Он только изолирует ее. А ее пальцы так распухли и поражены артритом, что она даже писать не может. Мне продолжать? Лечение будет слишком агрессивным. Она не хочет этого.

Подавленная мыслью о мире без нее, я молчу, и отец принимает мое превентивное горе за согласие. Он кладет трубку.

Даже если я возьму в заложники всю индустрию слуховых аппаратов, пока они не выпустят удачную модель, единственное, что меня по-настоящему угнетает, – распухшие пальцы бабушки, ее неспособность писать: что это за жизнь?

И все же после смены я звоню ей в надежде, что мне одной удастся уговорить ее на борьбу. Мы во многом похожи.

Когда она отвечает на звонок, у меня перехватывает дыхание от облегчения; в глубине души я боялась, что ее уже нет в живых.

– Папа сказал, ты больна, и я не понимаю, почему ты не хочешь попробовать химиотерапию.

– О, милая, прости, я действительно хотела сказать тебе лично. Но я не знала как. Поэтому твой отец решил сделать это за меня. – Она медленно и тяжело выдыхает. – Учитывая прогноз… это просто не имеет смысла. Какую жизнь это будет поддерживать? Я бы предпочла знать, когда и как она закончится. Без сильной боли. Морфий помогает! – Бабушка делает паузу. – Ты же можешь меня понять?

Я могу, правда могу.

– Нет, я не могу. Это глупо…

– Глупо? Какая банальщина, ты можешь лучше.

– Ты можешь прожить еще год, а то и больше! Это реально! Я прочитала несколько исследований…

– Именно. Долгий, долгий год. Я не хочу страдать каждый его день.

В кои-то веки мне нечего сказать.

– Все в порядке, Наоми. Я не боюсь. Я просто устала.

Я молча и хмуро прохожу мимо переполненных баров, каждый из которых рекламирует свои предложения под «счастливые часы». Ирония этого не ускользает от меня.

Бабушка снова говорит:

– Могу я попросить тебя сделать кое-что для меня?

– Что же? – почти грубо спрашиваю я.

– Закончи свою книгу. Я хочу быть здесь, когда ты это сделаешь.

В сумочке я перекатываю свой серебряный ключ – второму владельцу кабинета для писателей – между пальцами.

– Мне еще много что нужно написать и отредактировать.

– Напиши финал, а с остальным разберешься позже.

После долгой паузы я соглашаюсь. А потом, спускаясь по лестнице на станцию метро, добавляю:

– Тем более что промедление смерти подобно.

Это чудо, но бабушка смеется:

– Именно.

* * *

Калеб постоянно забрасывает меня сообщениями – просто проверяю! – с тех пор, как несколько дней назад я рассказала ему о бабушкином диагнозе. Его доброта и забота душат; я не уверена, что заслуживаю их. Я даже не заплакала, когда рассказала ему. Я уже прикрылась броней, стала неприкасаемой и онемевшей. Может быть, именно поэтому Калеб так обеспокоен. Может быть, он каким-то образом видит меня насквозь, чувствует мою боль. Может быть, как он и заметил, я постоянно недооцениваю его.

Его последнее сообщение:

Ты все еще хочешь, чтобы я приехал сегодня вечером?

Я отвечаю утвердительно, после чего запрыгиваю в обжигающий душ и брею ноги, подмышки, внутреннюю поверхность бедер и живот. Затем делаю себе чашку чая и сажусь за кухонный стол; вода все еще стекает по моему телу. Ромео трется о мои ноги и шипит, когда капли воды попадают ему на ухо.