Одержимость романами

Выключаю кран, и все это кажется еще более очевидным – другого конца и быть не может. Смерть – это сосуд для выплеска всех уродливых, противоречивых эмоций; она также дает возможность уклониться от ответов, не задавая вопросов. Я подарю себе желаемое, пусть только на бумаге.

Вытеревшись полотенцем, стою голышом на коврике и лихорадочно конспектирую главу с помощью «Заметок» на своем телефоне, и тут – посреди общего горя – мне приходит уведомление от «АОЛ».

Розмари прислала свое мнение об отрывке, посвященном Адаму:

Мне очень понравилось, это откровенно, уязвимо и трогательно. Скажу прямо: гораздо лучше, чем прошлый текст. Пиши еще!

Я сижу, задумавшись над ее ненавязчивым комплиментом – «трогательно», «откровенно», «понравилось, – пока Калеб не зовет меня из кухни. Перейдя в спальню, кладу телефон экраном вниз на прикроватную тумбочку и переодеваюсь в спортивные брюки и футболку.

Калеб улыбается при виде меня. Он расставляет тарелки с едой, зажигает свечу с ароматом ванили и откупоривает два янтарных эля.

Мы сидим, едим мясо и овощи, и я решаю на этот раз быть настоящей. Позволить себе признаться в одной конкретной детали.

– Калеб, что бы ты сказал, если б… если б я призналась, что не могу иметь детей? Биологически, я имею в виду. – Мой голос звучит так тихо, что на секунду я верю, что он меня не услышал; какое облегчение.

Калеб замирает, не донеся вилку до рта.

– О чем ты? – Темп его речи ускоряется. – Что случилось, ты заболела?

Отчетливо ощущаю пустоту внутри себя.

– Это едва ли актуально для наших отношений на данном этапе, скорее на будущее, когда мы будем обсуждать это всерьез, точнее, если мы будем обсуждать это всерьез, в общем и целом, дело в том, что у меня нет яичников. – Я перевожу дыхание. – Мне сделали операцию. В подростковом возрасте. Чтобы удалить кисту. Но что-то пошло не так, и мне удалили и яичники. Так что я или мы – в общем, мы могли бы, например, усыновить ребенка. Если до этого дойдет. Когда-нибудь в будущем, конечно. Как я и говорила.

Калеб откладывает вилку и в течение долгой, неприятной минуты смотрит на еду, а я считаю каждый вдох – раз, выдох, два, вдох, три, выдох – и готовлюсь услышать, что я просто не способна сказать правду, что я лгунья, мне нельзя доверять (другого и быть не может).

– Боже, Наоми, – в конце концов выдыхает он. – Господи. Мне очень жаль. – Он сглатывает. – Я не знаю, что сказать. Это действительно тяжело. И ты была так молода! Мне жаль, что ты не сказала об этом раньше. Но я не могу понять, почему.

Глядя на него, я ищу нужные слова:

– Я бы сказала. Если б ты сказал что-то вроде: «Я хочу когда-нибудь иметь детей», я бы сразу же тебе сказала. Но ты этого не говорил.

Калеб кладет руку на мое колено.

– Я знаю. Все в порядке. Речь про это не заходила. – Его глаза вспыхивают. – Я пока не готов обсуждать это всерьез, честно говоря, но когда-нибудь…

– Это – в смысле детей? – Я смеюсь от нахлынувшего облегчения.

А потом Калеб тоже начинает смеяться:

– Ну да. Но нет ничего невозможного! Конечно, это трудно, но мы вместе разберемся, если потребуется. Когда придет время.

– Ты прав, когда придет время, – повторяю я, стараясь не высказывать сомнений, хотя явный намек Калеба на наше совместное будущее полностью противоречит тому финалу, полному страха, который я для нас придумала.

Моя левая рука внезапно дергается, как будто хочет все переписать, и я всем весом сажусь на пальцы, пока ощущение не проходит, не немеет.

* * *

На следующее утро просыпаюсь от запаха свежеобжаренного кофе.

– Который час? – недоуменно спрашиваю я.

– Семь, – шепчет Калеб, пытаясь одеться в темноте. – У меня ранняя встреча, но увидимся только завтра вечером.

– Завтра?

– Да. – Он хмурит брови. – Мне нужно провести сегодняшний вечер в одиночестве. Работа накопилась, да и я плохо спал. Мне нужно перезагрузиться. Но завтра я буду.

– Ладно. – Я моргаю. Его внезапное желание побыть в одиночестве наверняка связано с моими откровениями, и это объяснимо. Ему нужно переварить информацию. – Конечно, я все понимаю. Нам обоим нужно побыть в одиночестве. Надеюсь, ты почувствуешь себя лучше. Напиши мне позже.

– Конечно, люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – поправляю подушку и снова устраиваюсь поудобнее. Я планировала провести свой выходной, не написав ни слова. Я так долго неслась сломя голову и теперь наконец могу немного отдохнуть. В течение следующих нескольких часов агрессивно играю в «Слова с друзьями» (но не с друзьями, а с незнакомцами в интернете), просматриваю «Ютуб» и перечитываю свои опубликованные рассказы для экстренной инъекции самодовольства.

Около шести вечера приходит сообщение от Луны:

Ты же знаешь, что твоя записная книжка здесь? Кто-то из посетителей нашел ее на полу. Я уберу ее в сейф сегодня вечером, чтобы ты могла завтра забрать!