Уилбер: Потому что пантеизм – это способ размышлять о духе без необходимости действительно себя трансформировать. Если Бог есть просто общая совокупность эмпирической вселенной, тогда нет никакой нужды в том, чтобы фундаментально себя просветлять, дабы узреть этого бога, ибо сей бог уже присутствует в поле вашего зрения. Пантеизм – это любимый бог эмпиристов, или «ни во что больше не верующих», как назвал бы их Платон, – то есть тех, кто «ни во что больше не верит», кроме того, что можно ухватить руками.
RV: А вечная философия считает, что абсолют имманентен миру, но также и всецело трансцендентен ему?
Уилбер: Да. Пещера Платона все еще служит замечательной аналогией, покуда мы помним ее парадоксальную природу. Есть проявленные тени на стене пещеры; есть абсолютный Свет реальности за пределами пещеры; и, в предельном смысле, они суть не-два…
RV: Тени и Свет…
Уилбер: Да. Но ни один из этих трех пунктов нельзя игнорировать, как говорил Рамана. Итак, проблема с пантеизмом заключается в том, что он ошибочно принимает тотальность вселенной за то, что радикально пред-суще или запредельно вселенной. Иначе говоря, пантеизм путает общую совокупность всех теней в пещере со Светом за пределами пещеры. И опасность такой философии состоит в том, что если считать, что Божество – это всего лишь общая сумма вещей и событий во вселенной, сумма теней в пещере, тогда перестаешь пытаться выбраться из пещеры. Вместо этого просто созерцаешь свой уровень адаптации и пытаешься соединять части в сумму.
RV: В чем же опасность противоположного мировоззрения – воззрения крайнего трансцендентализма?
Уилбер: В ненависти к теням. Это проявляется в насильственном аскетизме, антиматериализме и особенно в антисексуальной этике и подавлении жизни. Идея состоит в том, что, дескать, мир сам по себе есть некое зло, тогда как все, что является злом, это мир, воспринимаемый отдельно – или отлично – от Бога. Когда воспринимаешь присутствие Бога в мире, в качестве мира, сам мир радикально божественен. Благодать, сказал св. Фома Аквинский, предназначена, дабы делать природу совершенной, а не искоренять ее.
RV: Итак, вы говорили, что голограмма – это хорошая метафора для пантеизма.
Уилбер: Да, ведь по моему мнению, по сути, это затрагивает лишь тотальную совокупность частей, голографическую размытость, а также ее отношение к отдельным частям. В голограмме общая сумма частей содержится в каждой части, и эта представленность общей суммы частей в каждой части, как полагают сторонники голографической парадигмы, отражает трансцендентальное единство, лежащее в основе разделенной множественности. Но единственный способ сказать, что голограмма – это метафора для Брахмана или Дао, заключается в том, чтобы свести Брахмана до этой общей суммы частей, которая далее присутствует в каждой части. Но это само по себе и есть именно пантеизм.
RV: Вы имеете в виду, что целое не есть то же самое, что и Брахман, или абсолют?
Уилбер: Конечно же, не то же самое. Брахман пребывает в мире как весь мир, это верно, но целым миром как таковым и в рамках его самого Брахман не ограничивается, ибо, теоретически, можно было бы уничтожить весь мир, но это не уничтожит Брахмана, или природу Будды, или Дао. В любом случае, пантеизм совершает ошибку, путая целый мир с Брахманом, а голограмма – это хорошая метафора для соотношения части и целого.
RV: И вы не утверждаете, что это совершенно неверно, – только частично.
Уилбер: Да, это покрывает имманентную, но не трансцендентную сторону абсолюта.
RV: А как насчет идеи голографической парадигмы, что под явным порядком событий существует частотная сфера или неявный порядок. Разве это не аналогично непроявленному, или Свету за пределами пещеры?
Уилбер: Что ж, опять же, я думаю, что поначалу это кажется некоей очевидной вещью, с которой согласились многие люди. Я не уверен, однако, что данное утверждение выдерживает критику. Можно начать с того, что неявный порядок Бома имеет прямое отношение к чему-то вроде безграничного океана энергии квантового потенциала, из которого, так сказать, кристаллизуются конкретные материальные события. Такие события соотносятся друг с другом не посредством силовых полей, эйнштейновских или ньютоновских, а посредством степени импликации, или того, насколько далеко они возникли от океана материи-энергии.
RV: Этот импликативный (или неявный) океан многие сравнивали с непроявленным и бесконечным первоисточником, о котором говорят мистики.
Уилбер: Да, я знаю, но проблема в том, что квантовый потенциал всего-навсего невообразимо огромен в своих размерах или размерностях; он не является радикально безразмерным, или бесконечным, в метафизическом смысле. И попросту нельзя приравнивать величие размеров (потенциальное либо актуальное) с тем, что существует безразмерно, или пред-суще любым размерностям (или измерениям), как таковым, высоким или низким, тонким или грубым, неявным или явным.
