Очевидец грядущего

Кира Львовна ещё раз тряхнула в воздухе отксерокопированными листами.

– Вам этих десяти листов – за глаза хватит. Зачитаетесь! Там про Авеля не так много, но о-очень интересно. А главное для вас, как для издателя: у церковного шпиона по фамилии Пляцков есть то, что ни в «Русскую старину», ни к разным Нилусам-Крокодилусам не попало!.. Линии Авелевых прозрений острым пером шпион очертил!

После получения аллигата другую работу смяли: многие документы были общедоступны или ничего важного в себе не имели. Работу со второстепенными документами дружно отложили до завтра.

– А если, кроме шпионских «Хроник», ещё и «Житие» Авеля захотите послушать, вот вам диск. В компец вставьте и слушайте себе на радость. Изображение – так себе. Но читать интересный человек будет. Он здесь у нас «Театр в сукнах» основал. Теперь человека в живых нет. Но голос его не растрескался, не умер…

– Разве может умереть голос?

– Ещё как! Мы тут экспериментировали: на некоторых записях – не на виниле, на современных носителях – голос умершего человека тускнеет, ссыхается. Едва заметно, но всё же… Ладно, завтра позанимаемся как следует, – тая от ласки, говорила и говорила восковая дама, окутанная едва заметным дымком, – поэтому вы уж нас так сразу не покидайте. И Арфочка просила, чтоб вы для дела на денёк задержались. У нас ведь тут, как говорит Арфочка, место страданий и мрака. Так воссияйте в этом мраке для нас! – неожиданно хихикнула дама-директор.

С Арфочкой познакомились всего час назад, разговоров никаких не говорили, поэтому Скородумов предложению полузнакомой девушки удивился. Но лишнего восковой директорше не сказал, молча кивнул и побрёл устраиваться в гостиницу.

Поднявшись на второй этаж, сразу кинулся читать «Хроники «церковного шпиона». Те были писаны явно не напоказ, для себя. Пропустив предуведомительный лист, Тиша сразу начал со второго:

«…ах, ухляк я, ухляк! Тварь негодная, соглядатай трефовый! Сколько лет за отцом Авелем соглядаю, во всяких местах его караулю! Теперь близ Яруновой горы очутился. И тянет меня к этой горе идольской, уволакивает из тюрьмы монастырской…»

То, что последовало ниже, Тишу так заинтересовало, что уже через две-три минуты он плотно сжал веки и, как школьник, стал повторять прочитанное про себя.

Излагал соглядатай с кашеварско-бурсацкой фамилией Пляцков, корявенько, но зато в уголку листа иногда рисовал диковинные сценки. Насладившись рисунками, Тихон Ильич стал читать дальше:

«…так было и при первой нашей встрече. Если, конечно, встречей можно считать подсматриванье с подслушиваньем. Как сейчас помню: двадцать с лишним лет назад, в Соловецкой монастырской тюрьме, где после смерти императора Павла заточён был провидец Авель, заглянул я, уж в который раз, через отверстие для подачи пищи, в его тюремную келью. Была та келья хоть и на верхах Головленковской – по-иному Белой – башни, однако ж просторней многих. И вот. Созерцал я в обидной тесноте кельи общение отца Авеля с некой субстанцией. Как сия сущность, сия субстанция, попала в келью – сказать не берусь. Но лишь туда попав, прокричала по-девичьи звонко:

– В третий раз тебе, дуботрясу, являюсь! Ты хоть шкуру с меня сдери и крылья пообломай, а поверь. Не лукавец я, не анчутка! Чин ангельский имею, Ангел Силы зовусь: Angelos Potestates. Творю чудеса и ниспосылаю дар прозорливости тем, кто Богу угоден. Чист я и невесом. Кожу-душу особливую ангельскую имею. Лишь для веселья зову её шкуркою. Взгляни! Для тебя одного шкурку сию сейчас сдеру. Изойду болью, пурпурным стыдом от макушки до пят покроюсь. Но чтоб тебя вразумить, ей-ей, сдеру!

Тут назвавшийся Ангелом Силы явил себя отчётливей. Не пучком дрожащих лучиков предстал – обрёл фигуру. Как сосуд хрустальный до краёв наливается вином – наполнился Ангел золотистой плотью. Отставив в сторону копьё, одним движеньем сколупнул он с головы полупрозрачный шлем, упав на сухой травяной настил, подломил под себя крылья, подобные снопам серебристо-зелёного ковыля, и за плечевые суставы себя ухватил. Тут в келье узкой, выстроенной в виде сахарной головы, круглым клином, что-то слабо треснуло. Нежно и скоро, как снимают рубашку с младенца, сдёрнул с себя через голову Ангел Силы нежнейшую кожу-душу, и засверкало по краям голубое и розовое, а в серёдке насквозь прозрачное тело. Сладко-младенческая вонь – как обделался несмышлёныш – разлилась вокруг.

– А тогда я Дадамей, ежели ты Потестатос-обосратос! – стал надсмехаться над содравшим с себя кожу отец Авель. – Меня, бес, не проведёшь. Не покорюсь тебе!