Обворожительно жестокий

Он выпускает меня из объятий, берет за руку и ведет обратно по коридору в спальню. Положив мобильный на тумбочку рядом с кроватью, поворачивается ко мне и мягко толкает меня на матрас.

Через несколько мгновений мы снова ложимся спать. Но оба перебили сон.

После того, как автоматически гаснет свет и снова становится темно, я говорю:

— Ты не стал брать меня на руки.

— Ты же сказала, что тебе это не нравится.

Я обдумываю это.

— Нет, я говорила, что могу идти сама.

— Значит, тебе нравится, когда я тебя ношу.

— Не будь таким самодовольным. Тебе не идет.

Он медленно выдыхает, и я чувствую, как часть напряжения покидает его тело. Правда, своим любопытством я рискую снова заставить его нервничать.

— С кем ты разговаривал?

Наступает долгая, напряженная пауза.

— Братом. — Еще одна пауза. — Состояние кое-каких дел вызывает... некоторые проблемы.

Лиам предупреждал, что чем меньше я знаю, тем крепче сплю, но я не могу удержаться и еще немного к нему пристаю.

— Вся твоя семья замешана в этом бизнесе?

— Нет. Нас осталось только двое.

Осталось?

— Остальные вышли?

— Только двое осталось в живых.

Я замираю.

— И родители умерли?

Он тяжело вздыхает.

— Да.

Как-то Лиам упомянул, что был одним из восьми детей. Вместе с родителями их было десять. Осталось только двое? Как такое возможно?

— Соболезную, Лиам. — Я колеблюсь. — Несчастный случай?

— Огонь, — его голос звучит очень тихо.

Я вспоминаю шрамы на его спине, и меня тошнит.

— Боже.

— Давай спать.

Он не хочет говорить об этом. Я все понимаю, но если он думает, что я смогу сейчас уснуть, то он явно сумасшедший.

Еще долгое время после того, как он засыпает, я лежу без сна, погрузившись в свои мысли и слушая его дыхание в темноте.

С утра Лиам витает в облаках. Я не пристаю к нему с вопросами, хорошо ли он спал, потому что и так понятно, что нет. Он ворочался с боку на бок, пока я размышляла.

И рассуждала.

Думала о Джулии и том, что произошло восемнадцать лет назад.

«Это не вернет их обратно», — кричал он в трубку. Я не могу перестать вспоминать его слова и то, что унесло жизнь членов его семьи. У этого мужчины так много тайн, что все их просто невозможно постичь.

Перед его уходом мы занимаемся сексом в душе, а потом делаем это снова, как только он возвращается вечером. Он даже не раздевается. Просто входит в библиотеку, страстно меня целует и наклоняет на столе поверх раскрытых книг. Задирает мою юбку, стягивает трусики и входит в меня сзади, одной рукой придерживая за бедро, а другой обхватывая мою шею, чтобы я оставалась внизу.

Так по-животному.

И мне это нравится.

После секса он кормит меня бифштексом и картофельным пюре. Я сижу на краю островка в кухне, он стоит между моих ног и жадно наблюдает, как мои губы смыкаются вокруг зубцов вилки всякий раз, когда он подносит ее к моим губам.

Лиам раздет до пояса, что выглядит чертовски сексуально. Все эти мышцы и татуировки — услада для моих глаз

На мне одна из его белых рубашек и больше ничего. Время от времени он ласкает мою грудь или бедра и наклоняется, чтобы поцеловать мою шею и вдохнуть мой запах. Похоже, все идет к сексу на кухонном островке, но нас прерывает звук моего мобильного телефона, подключенному к зарядному устройству на стойке напротив нас.

Лиам подходит к сотовому и смотрит на экран. Не говоря ни слова, он отключает его от сети и протягивает мне.

На экране светится надпись: «Первый фанат Долли».

Матерь Божья. Это моя мама.

Когда я поднимаю взгляд на Лиама, он ухмыляется.

Он выдвигает один из табуретов из-под стойки, усаживается на него, упираясь локтями в столешницу и подпирает руками подбородок, как бы намекая, что жаждет послушать наш разговор.

Я спорю с собой в течение миллисекунды, будучи не уверенной в разумности этой идеи, но потом понимаю, что мама начнет названивать всем знакомым, если не сможет связаться со мной. Проще ответить.

Я подношу телефон к уху и сжимаю переносицу, собираясь с духом.

— Привет, мам.

— Здравствуй, милая! Как я рада слышать твой голос! Как ты?

Услышав ее техасский говор, я чувствую неожиданное утешение.

— Прямо сейчас? Чувствую себя виноватой, что не звоню тебе чаще.

Она усмехается.

— Не говори ерунды, Труви. В большом городе очень напряженная жизнь. А у нас здесь, на ферме, ничего не меняется. О, только твой папа сжег сарай дотла.

Я удивленно моргаю, хотя меня не должно удивлять, что отец что-то поджег.

— Его сарай с чучелами?

— Именно. Какая же стояла вонь! Выяснилось, что горящий мех довольно неприятно пахнет.

— Могу себе представить, — морщась, бормочу я.

— Эти бедные маленькие чучела дымили так высоко в небо, что сам окружной санитарный инспектор пришел посмотреть, откуда взялось черное ядовитое облако. — Она прищелкивает языком. — Твой бедный папочка был вне себя от горя. Сама знаешь, ему потребовалось двадцать лет, чтобы выследить и напичкать тряпьем всех этих шалунов. Теперь ему придется начинать все с нуля.