Обсидиановый храм

– Хорошо. Я признаю, что это та еще головоломка. Как этот доктор Лейланд вышел из больницы, не будучи замеченным? И зачем он совершил это жестокое двойное убийство, изрезав в клочья двух невинных людей? Но, что еще более важно: каков твой интерес по всем этом?

– Все вопросы превосходны. Как ты смотришь на то, чтобы устроить осмотр тел?

– Ты имеешь в виду в морге? Конечно, я незамедлительно сделаю несколько телефонных звонков. Здесь, во Флориде они не держат тела слишком долго, – Лонгстрит нахмурился. – Подожди… ты же не думаешь, что…

Пендергаст приподнял брови, словно ожидая продолжения фразы, но Лонгстрит покачал головой.

– Нет. Это не имеет смысла.

– Да, я так и думаю, и, да, это было бы совершенно бессмысленно. Единственное, что меня, собственно, интересует: совершенно необычный и необъяснимый способ этих убийств. И снимок доктора Лейланда. Я надеюсь, что осмотр тел поможет пролить свет на это дело, – Пендергаст указал на карман Лонгстрита, в котором лежал сотовый телефон. – Итак, Говард, чего ты ждешь? Ты же сам заметил, что вопрос времени здесь имеет существенное значение.

53

С тех пор, как Констанс закрылась в своих покоях, прошло двадцать четыре часа – двадцать четыре часа абсолютной тишины. Только редкий шум воды и звук ее легких шагов по полу заверяли Диогена, что, по крайней мере, она все еще жива. Она не выходила из своих апартаментов, даже чтобы поесть. Накануне поздно вечером он подошел к двери и тихо постучал, принеся ей поднос с едой: самые изысканные сладости и фуа-гра в красном вине. Но Констанс не дала себе труда ответить на его стук, и тогда он наклонился к двери и прошептал, что он принес для нее обед. Из комнаты до него донесся очень странный шепот, поразивший его безумным тембром и тем, что он раздался настолько близко:

– Убирайся… вон… сейчас же.

Теперь, когда наступил уже следующий вечер, Диоген сидел в библиотеке без дела, сжимая руками подлокотники кресла. Он не мог сосредоточиться, не мог читать, ему не хотелось слушать музыку, он не мог даже здраво мыслить. Что она делала в своих покоях? Подействовал ли эликсир? Вдруг он совершил еще одну ошибку, несмотря на маниакальную тщательность, с которой разработал новый состав? Ее психическое состояние всегда носило довольно неустойчивый характер. Неужели она, в конце концов, сошла с ума?

Диогену необходимо было взять себя в руки и положить конец этой болезненной задумчивости. И у него было для этого подходящее место – его храм медитации. Обсидиановый храм. Он почти бегом направился к заднему выходу, спустился по лестнице и поспешил по песчаной тропе, которая вывела его к блефу. Спустя несколько мгновений он уже ступил на марискус. Обогнув блеф, за дюной он увидел свой храм, позолоченный светом полуденного солнца и манящий его своей уединенностью. Открыв дверь и войдя внутрь, Диоген, шатаясь, направился к стоящему в центре комнаты черному кожаному дивану, на который он лег – измученный и вспотевший.

Магия этого места почти сразу начала действовать на него. Он почувствовал прохладу и умиротворение, растворившись в сером спокойствии рассеянного монохромного света. Он наполовину прикрыл глаза и – да – смог почти что увидеть – буквально краешком глаза – небольшие блики цвета, похожие на мимолетные пятна радуги от вращающегося осколка хрусталя.

Да, так было намного лучше. Констанс, в конце концов, выйдет из своих покоев – потребность в еде возьмет свое. И тогда он справится со всем, что бы ни произошло, включит на полную мощность свое обаяние и постарается, как никогда раньше, удержать ее на этом острове, заставит ее полюбить его настолько же сильно, насколько он любит ее. Диоген зашел уже слишком далеко и не мог теперь потерпеть неудачу.

Некоторое время спустя его дыхание замедлилось и нормализовалось, и вокруг него воцарился мир. Солнце начало клониться к закату, и одна сторона храма стала переливаться перламутровым светом, а другая осталась в тени и сохранила свою темноту и таинственность.

Удобно вытянувшись на длинном диване, покрытом мягкой кожей, Диоген напомнил себе, что взаимодействие с Констанс Грин действительно было похоже на приручение дикого животного. Он не мог – не должен был – давить на нее или пытаться навязать ей свои желания. Она должна была выйти из своих комнат по собственной воле. И тогда он увидит, сработало ли снадобье. Он чувствовал уверенность в том, что, как только она ощутит его сильное воздействие, у нее изменится взгляд на эту жизнь. И он надеялся и молился богам, чтобы это ее новое мировоззрение все еще включало его.

Внезапно мимо панелей обсидианового стекла пробежала неясная тень. Кто-то только что прошел мимо. И вот он снова вернулся: расплывчатый силуэт, медленно направляющийся к двери. Это не Гурумарра – вход на эту часть острова был ему запрещен. Кто бы это ни был, он стоял с противоположной стороны двери, выжидая.