Обсидиановый храм

С явным раздражением она громко выдохнула и отбросила волосы с лица, ничего не сказав. Диоген взглянул на пакет. Он увеличил поток, чтобы ввести эликсир как можно быстрее, и к этому моменту пакет опустел примерно наполовину.

– Твое плохое настроение – последствия дефективного эликсира, – сказал Диоген, и как только он это произнес, то понял, что совершил ошибку.

– Мое плохое настроение, – сказала она, – связано с твоей чрезмерной заботой, и тем, что ты буквально ползаешь по дому, прислушиваясь ко всем моим шагам. Я чувствую, что меня преследуют.

– Прости, я не знал, что настолько тебя беспокою. Я дам тебе всю свободу, которую ты только пожелаешь. Просто скажи, чего ты хочешь.

– Для начала избавься от того телескопа в башне. Мне кажется, что ты следишь за мной.

Диоген с удивлением отметил, что лицо его заливает предательский румянец.

– Я так и думала, – сказала она, пристально глядя на него. – Ты шпионил за мной. Наверняка, когда я на днях купалась.

Диоген смутился. Он не смог заставить себя отрицать это обвинение, и его молчание рассказало ей обо всем красноречивее слов.

– Пока тебя не было, здесь все было хорошо. Я бы хотела, чтобы ты и вовсе не возвращался.

Эти слова ударили Диогена почти физически ощутимо – словно кто-то незримый нанес ему полосную ножевую рану.

– Это не только жестоко, но и несправедливо, – собравшись с силами, отозвался он. – Все, что я делал – все – было только для тебя.

– Жестоко? И это я слышу от самого маэстро жестокости?

Диоген понял, что уже почти полминуты не дышит, а слова Констанс продолжали мерно разрезать его на кусочки. Он чувствовал, как внутри него растет чувство униженности и… гнева.

– Ты решила отправиться сюда, хорошо зная мое прошлое и мою историю. Тебе не кажется, что неправильно теперь корить меня ими?

– Неправильно? Да кто ты такой, чтобы решать, что правильно, а что нет? – она громко и саркастически рассмеялась.

Эта необузданная, дикая вспышка заставила Диогена стушеваться. Он понятия не имел, как ответить на эти вопросы и что сказать в свою защиту. Препарат был введен уже на три четверти. Он мог только надеяться, что, во имя Господа Бога, он скоро подействует должным образом. Констанс подобными разговорами взращивала в себе ярость, и распаляла сама себя.

– Когда я вспоминаю то, что ты сделал, – сказала она, – во всей этой истории, когда я вспоминаю, как ты устроил Алоизию отчаянно несчастную жизнь, мне интересно, как после этого ты сейчас можешь жить в мире с самим собой!

– Алоизий тоже сделал меня несчастным… пожалуйста, Констанс.

– Пожалуйста, Констанс, – с усмешкой повторила она. – Какую же ошибку я совершила, доверившись тебе! Вместо того чтобы вылечить меня, ты меня отравил. Откуда мне знать, что это не один и тот же препарат?

Своей свободной рукой она толкнула стойку с капельницей.

– Ах, осторожно! Осторожно! – Диоген удержал штатив, защищая свое драгоценное лекарство.

– Я должна была догадаться, что твои обещания окажутся напрасными!

– Констанс, мои обещания нерушимы. Весь этот гнев – результат твоей болезни. Это не ты.

– Да неужели?

Она схватила трубки. Он бросился останавливать ее, но было уже слишком поздно – она вырвала их из своей руки, разбрызгивая фиолетовую жидкость, вперемешку с каплями крови, стойка с треском свалилась на пол.

– Констанс! Боже! Что ты наделала?

Она бросила в него трубки от капельницы и, развернувшись, выбежала из комнаты. А он так и остался стоять, охваченный ужасом и растерянный. Словно сквозь вату, до него доносилась ее торопливая поступь, когда она поднималась по задней лестнице, затем раздался грохот закрывшейся двери, ведущей в ее апартаменты. Диоген попытался приглушить стук своего сердца, чтобы суметь прислушаться. И тогда он расслышал это: слабые, сдавленные всхлипывания, раздающиеся сверху. Констанс, плакала? Это шокировало его больше всего на свете. Он опустил взгляд на пол как раз вовремя, чтобы увидеть, как последние капли его драгоценного эликсира вытекают из пакета прямо на ковер.

52

Потратив почти час и проведя собственноручный обыск больничной палаты, в которой пожилая пациентка и врач встретили свою смерть, Пендергаст – с молчаливого одобрения Лонгстрита – занял одну из комнат, предназначенных для отдыха врачей в Баптистском госпитале Майами, чтобы провести серию допросов. Лонгстрит наблюдал за всей этой процедурой с беспристрастным видом, не говоря ни слова. Он покинул место преступления с некой долей облегчения: хотя ему и не впервой было видеть кровь, то, настолько сильно безумный своеобразный подражатель Джексона Поллока[171] забрызгал и покрыл кровью значительную площадь всех поверхностей комнаты, даже для него оказалось чересчур. Теперь он наблюдал, немного сгорая от любопытства, что именно обнаружит Пендергаст – если он вообще что-нибудь обнаружит.