– Я никогда ее не понимал. Уж простите. У нее… у нее на плече висела сумка. Да, и еще она была в шляпке. Не помню, что за шляпка.
– Она сопротивлялась? Говорила что-нибудь?
– Ничего не говорила. Встала у меня за спиной, когда я попросил. Ни слова не произнесла.
– У Диогена было оружие?
Звон в ушах д’Агосты становился все громче.
– Никакого оружия я не приметил.
– Мне кажется, с Винни уже хватит, – решительно сказала Лора.
Пендергаст не ответил. На мгновение показалось, что он где-то очень-очень далеко. Потом он вернулся к действительности. Выражение его лица, блеск серебристых глаз поразили д’Агосту – даже в худшие времена он не видел Алоизия таким.
Пендергаст поднялся:
– Винсент, я желаю вам скорейшего выздоровления.
– У вас у самого вид еще тот, – пробормотал д’Агоста. – Не обижайтесь.
– Я о себе позабочусь. Капитан Хейворд…
Он повернулся, коротко кивнул Лоре и быстро направился к двери. Провожая его взглядом, д’Агоста, перед тем как снова уплыть в забытье, заметил, что под ветровкой ФБР на агенте грязные черные брюки, разодранные практически на ленты.
36
Диоген Пендергаст, в своем тщательно подготовленном обличье Петру Лупея, вышел на террасу номера на десятом этаже отеля «Коркоран» и остановился, оглядываясь вокруг с маниакальной осторожностью, как давно вошло у него в привычку. Атлантический океан протянулся с севера на юг непрерывной линией, в пенистых волнах прибоя отражались розоватые вечерние облака. Суета района Майами-Саут-Бич, окружающего отель со всех сторон, музыка сальсы, долетающая до него с освежающим предвечерним ветерком, – все было, как всегда.
Он призвал на помощь свое шестое чувство опасности, внутреннюю душевную тревогу, которой доверял более всего остального. Все пребывало в спокойствии.
Если не считать неожиданного появления лейтенанта нью-йоркской полиции на Риверсайд-драйв сегодня утром – к такому событию Диоген, болезненно скрупулезный в своих планах, был совсем не готов, – то все прошло отлично. И даже этот нежелательный сюрприз оказался с шелковой подкладкой: Диогена приятно поразило, как быстро и без малейших колебаний действовала Констанс, чтобы нейтрализовать угрозу.
Он посмотрел на нее: она сидела в шезлонге, одетая в белую юбку до коленей и светлую, лимонного цвета блузку, соломенная шляпа с широкими полями закрывала ее лицо в темных очках. Она положила свои стройные ноги одна на другую, на маленьком столике под рукой стоял охлажденный стакан терпкого лаймового сока.
Одеться именно так предложил ей Диоген, когда они зарегистрировались в отеле. Он выбрал это место – Оушн-драйв, самое сердце этого квартала в стиле ар-деко на южном берегу, – потому что здесь было проще всего, оставаясь на виду, скрыться в толпе шикарных, блестящих, занятых собой людей. И выбрал этот отель не только из-за его элегантности и комфорта (это был старый отель «Оружие Вандербильта», переделанный, как и большинство отелей на Оушн-драйв, под «стримлайн модерн», хотя, слава богу, с известной степенью сдержанности), но главным образом из-за его масштабов. Только что прибыл круизный лайнер, наполненный немецкими туристами, и теперь внимание сотрудников отеля было целиком отдано им. Диоген хотел снять пентхаус, который занимал целиком верхний этаж отеля, имел четыре спальни, рояль длиной семь футов и панорамный бассейн, но в конечном счете решил, что это может привлечь внимание. Поэтому он остановился на одном из десятка люксовых президентских номеров с тремя спальнями, душем с дождевой насадкой, бельем от «Фретте» и кедровыми саунами. Это казалось ему хорошей пересадочной станцией между комнатами Констанс на Риверсайд-драйв и преуменьшенной им в рассказе роскошью Идиллии.
Перелет до Майами первым классом прошел без неожиданностей. Благодаря железной, неоспоримой подлинности личности по имени Петру Лупей «пробивать» его данные перед полетом не понадобилось. Все шло в соответствии с планом, и все же, поглядывая на Констанс, Диоген чувствовал озабоченность. Увидеть выражение ее лица под шляпой и за очками от «Булгари» было невозможно, но ее неподвижность и то, как она замерла, устремив взгляд в океан, не прикоснувшись к лаймовому соку, вызвало в его памяти непроницаемую неподвижность, какую он видел во время ее сборов на Риверсайд-драйв.
Глядя на нее, он думал, стоило ли оставаться здесь, пока он будет извлекать конский хвост. После страшного, нищенского детства Констанс жила затворницей, не выходя за пределы особняка на Риверсайд-драйв. Даже когда брат Диогена взял ее под свое крыло, она почти не выходила в мир – бывала только в нескольких местах в Нью-Йорке, Италии, Англии, Новом Орлеане, в береговой части Массачусетса. Аляповатый Оушн-драйв (весь этот ретрошик неона и ар-деко, пропитанный нарциссизмом) был, вероятно, еще более экстравагантен, чем Лас-Вегас. Прятаться при свете дня в столь гламурной атмосфере было частью плана прикрытия, разработанного Диогеном. Но теперь он спрашивал себя, не сыграет ли такой культурный шок, пришедшийся на время резких перемен в жизни Констанс, совсем не ту роль, на какую он рассчитывал.