Обсидиановая комната

Констанс забыла, какой он быстрый и сильный.

Она отвернула лицо в сторону, яростно и бесплодно сопротивляясь.

– Я тебя отпущу, – сказал он спокойным, ровным голосом, – если ты выслушаешь меня. Это все, о чем я прошу. А если после этого у тебя еще останется желание убить меня – что ж, убивай.

На несколько мгновений оба замерли. Наконец, смирив гнев, она кивнула.

Отпустив одну ее руку, Диоген нагнулся, чтобы поднять стилет. Констанс подумала, не пнуть ли его в лицо ногой, но поняла, что это безнадежно: физически он гораздо сильнее.

Что ж, пусть говорит.

Диоген выпрямился. Он отпустил ее вторую руку и отступил назад.

Она ждала, раскрасневшаяся, тяжело дыша. Диоген неподвижно стоял в свете свечи, словно ожидая ее реакции.

– Ты говоришь, что любишь меня, – сказала наконец Констанс. – Как же глупо с твоей стороны думать, что я тебе поверю.

– Но это правда, – возразил он. – По-моему, ты это уже поняла, даже если не хочешь признаться самой себе.

– И ты в самом деле думаешь, что после всего, что ты сделал, я отвечу тебе взаимностью?

Диоген развел руками:

– Тот, кто влюблен, полон безрассудных надежд.

– Ты упоминал о чувствах, которые я питаю к твоему брату. Тогда с чего бы мне проявлять интерес к его второсортному родственнику, особенно если вспомнить, как подло ты воспользовался моей невинностью?

Это было сказано презрительно, саркастически, с намерением побольнее ранить. Но Диоген ответил ей в той же мягкой, примирительной манере, которая была свойственна ему теперь:

– Мне нет оправдания. Как я и сказал, мое поведение было непростительным.

– Тогда зачем же искать прощения?

– Я не ищу твоего прощения. Я ищу твоей любви. Я был тогда другим человеком. И заплатил за мои грехи – с твоей помощью. – Он на мгновение поднес руку к шраму на щеке. – Что касается моей второсортности по отношению к Алоизию, то могу только сказать, что вы с ним никогда не были бы счастливы вместе. Неужели ты не понимаешь этого? Он никогда никого не любил после Хелен.

– Ну а ты, конечно, стал бы идеальным спутником жизни.

– Для тебя – да.

– Спасибо, но у меня нет ни малейшего желания соединять жизнь с психопатом, мизантропом, асоциальным типом и убийцей.

При этих словах на его лице мелькнула едва заметная улыбка.

– Мы оба убийцы, Констанс. Что же касается мизантропии, то разве и в этом между нами нет сходства? И разве неполная социализация не характерна для нас обоих? Может, будет лучше, если я просто опишу будущее, которое предвижу для нас. И тогда ты вынесешь свое суждение.

Констанс хотела было вставить два-три слова, но заставила себя молчать, чувствуя, что ее ответы становятся визгливыми.

– Ты – существо из другой эпохи, – начал Диоген.

– Когда-то ты назвал меня уродом.

Диоген задумчиво улыбнулся и махнул рукой, словно признавая это.

– Простой факт состоит вот в чем: ты не принадлежишь ни этому месту, ни этому времени. Нет-нет, ты предпринимала нечеловеческие усилия, чтобы интегрироваться в двадцать первый век, в сегодняшнее серое, бессодержательное общество. Я знаю, потому что наблюдал издалека за некоторыми из твоих попыток. Но это оказалось непросто, правда? И на каком-то уровне ты, вероятно, стала задавать себе вопрос: а стоит ли оно таких усилий? – Он помолчал. – Я тоже не принадлежу этому времени, но совсем по другой причине. Ты не могла ничего изменить в своей судьбе – в твою жизнь вмешался Енох Ленг, он убил твою сестру, взял тебя… под свое крыло. Как ты сказала, я тоже асоциальный тип. Мы как две горошины из одного стручка.

Услышав это банальное сравнение, Констанс нахмурилась.

Рассуждая, Диоген играл со стилетом. Теперь он положил его на клавесин и сделал шаг вперед:

– У меня есть остров, Констанс, собственный остров в архипелаге Флорида-Кис. Он находится к западу от Но-Нейм-Ки и к северо-востоку от Ки-Уэст. Остров невелик, но это настоящий бриллиант. Называется он Идиллия. У меня там дом, обдуваемый ветерком особняк, в котором есть книги, инструменты и картины. Из него можно наблюдать восходы и рассветы, и в нем немалый запас редких вин, шампанского и деликатесов, каких только пожелает душа. Я много лет готовил эту идеальную Идиллию, вкладывал в нее всю душу. Я готовил ее как бастион – мой последний и окончательный уход от мира. Но, выздоравливая в хижине в Джиностре, я понял, что такое место, каким бы идеальным оно ни было, будет невыносимо одиноким без другого человека – без того идеального человека, с которым я должен его разделить. – Он сделал паузу. – Мне нужно называть имя этого человека?

Констанс попыталась сформулировать ответ, но не смогла подобрать слова. Она ощущала слабый запах одеколона. Этот неповторимый и таинственный запах вызвал в ее памяти воспоминание о той единственной ночи…

Диоген сделал еще шаг к ней: