Образ врага

– Одевайтесь! – скомандовала Инга и бросила в лицо Натану Ефимовичу какое-то тряпье.

– В чем дело? – Он растерянно тер глаза.

Он никак не мог проснуться после бессонной ночи и плохо понимал, что происходит, откуда взялся этот назойливый гул и почему так трясется палатка.

– Быстрее! И без глупостей, профессор. Вы спрашивали, где мой шеф? Он в Тель-Авиве. Если вы сорвете операцию, от семьи вашего сына ничего не останется уже сегодня. Достаточно нажать кнопку. Взрывчатка в доме, в двух машинах, в гараже.

– Семью моего сына сейчас очень надежно охраняют, фрейлейн, и я с огромным удовольствием сорву вашу кретинскую операцию. Мне надоело!

Он страшно разволновался. Сейчас вертолет сядет. Наверняка это военные или полиция, это его ищут, ну кого же еще? Наконец-то! Могли бы и побыстрей… Арабы не посмеют устроить здесь перестрелку. Только бы не пролетели мимо.

– Ну садитесь же скорее, миленькие, хорошие мои, я здесь, я вас очень жду, – забормотал профессор себе под нос по-русски, вскочил на ноги, попытался вылезти из палатки.

– Вы будете одеваться или нет? – Немка преградила ему путь, саданула кулаком в солнечное сплетение.

Профессор вскрикнул от внезапной боли, упал на колени. Он никогда в жизни не ударил ни одного человека. Он даже сына своего Сережу ни разу не шлепнул в детстве. Но сейчас он размахнулся, чтобы вдарить этой девке, все равно куда, лишь бы она не мешала вылезти на воздух. Его моментально увидят с вертолета, он станет размахивать руками, он одет не как бедуин, на нем брюки и свитер, его седая голова сразу бросится им в глаза…

Инга, разумеется, была значительно сильней старика. Профессор сопротивлялся как мог, но она ловко скрутила ему руки, накинула на голову хламиду. От черной тряпки воняло чужим потом.

– Старый идиот, еврейская свинья! – орала Инга, перекрикивая гул мотора. – Одевайся!

Натана Ефимовича затошнило от этой сумасшедшей хамки и от собственной беспомощности. А вертолет кружил совсем низко, но все не садился.

– Не ломай мне руки, дура. Я понял. Можешь не беспокоиться, я все понял! – крикнул он, пытаясь высвободить лицо из вонючей черноты.

Она стала заматывать ему голову клетчатым бедуинским платком. Она очень спешила. Автомат болтался у нее на животе. Бренер знал, что где-то в складках ее одежды спрятан пистолет. Они оба стояли на коленях в низкой палатке, он покачнулся, сделал вид, что падает, обхватил Ингу руками, пытаясь нащупать оружие.

Или лучше сорвать автомат? Вот он, совсем близко, у лица. Металлический маслянистый запах смазки щекочет ноздри. Надо сначала передернуть затвор, дать короткую очередь от живота…

Двадцать лет назад, приехав в эту страну, он проходил годичные курсы военной подготовки, но это было давно, очень давно, он все забыл. Брезгливая ярость придала ему сил. Ему почти удалось сорвать автомат, но Инга уже держала у его лба пистолетное дуло, а в палатку влезали два здоровенных араба.

Через минуту он почувствовал спиртовой холодок на обнаженном локтевом сгибе. Игла легко вошла в вену. Арабы держали его так крепко, что он не мог шелохнуться. На лицо ему накинули широкий конец клетчатого платка. Он ничего не видел, почти задыхался. Когда он без движения упал на циновки, Инга достала из груды тряпья в углу свою сумочку-косметичку. В ход пошел ярко-красный контурный карандаш для губ, темно-серые тени для век. Но Бренер почти не чувствовал легких, быстрых прикосновений к своему лицу. Он только успел услышать, что вертолет все-таки сел.

Бедуины вежливо поздоровались с израильскими военными, пригласили в большую палатку выпить чаю. Бедуины славятся своим гостеприимством. От чая военный патруль отказался. Обыск не дал ничего. Обычное тряпье, убогая утварь, пара верблюдов, старенький расхлябанный джип.

Военные не стали спрашивать документы. Никаких документов, удостоверяющих личность, бедуины никогда не имели. Это особенный народ. Единственные сохранившиеся на нашей планете прямые потомки древних египтян, носители таинственного культа бога Ра, кочевники, погонщики верблюдов, мирные, тихие торговцы бусами и глиняной посудой, которым ничего не надо, кроме пустыни. Века текут сквозь них, как песок сквозь пальцы.

В одной из палаток лежал на циновке больной, оборванный старик. Он крепко спал, даже не шелохнулся, услышав голоса. Лицо женщины, сидевшей с ним, было почти полностью закрыто платком. Знаками она показала, что не стоит заходить в палатку. Один из солдат зажег фонарик, чтобы рассмотреть лицо старика. В палатке было темновато. Луч выхватил из полумрака бледное дряблое лицо с запавшими, обведенными болезненной чернотой глазами. На носу и на щеках была заметна воспаленная, красная сыпь.

Ни офицеру, ни одному из солдат даже не пришло в голову взглянуть на цветной снимок профессора Бренера, который у каждого имелся в нагрудном кармане. А если бы кто-то и взглянул, то не заметил бы ни малейшего сходства между умирающим бедуином и холеным гладким профессором.

Женщина бережно прикрыла лицо спящего краем платка, защищая от яркого света, и махнула рукой, мол, уходите скорее.