Обратной дороги нет

– Телеграмма-то одно, а помочь – совсем другое, – нараспев и весьма доброжелательно откликнулся железнодорожник.

– Мне, батя, не до философии. Надо где-то мобилизовать пару грузовиков.

– Понял! – старик даже стал «во фрунт». – А только грузовиков у нас тут отродясь не было, потому как некуда на их ездить. А и были б, грузовик в Полумглу не пройдеть. В запустении дороги, одни суземы да тайбола. Трактор – да. Трактор пройдеть.

– Молодец, дедок! Соображаешь! – похвалил старика Анохин.

– Только тракторов у нас тоже нету. Вот сани, те тоже пройдуть…

– Ну хорошо! Пусть будут сани. Мобилизуй лошадей!

– Понял! Сани смобилизую! Вона их сколько возле анбара, – старик указал на штабель каких-то дров. – А лошадей, извините, на сто верст вокруг нету. Еще в сорок первом всех коней смобилизовали. Под чистую. Один меринок только и остался при станции, потому – контуженный на лесоповале… Но должность сполняет…

– Ладно. Давай сани. И меринка.

– Не дойдеть. Годков ему больше, чем тебе, – покачал головой старик.

– А сколь верст до Полумглы? – спросил Анохин.

– Да верст восемьдесят будет.

– Какие восемьдесят? По карте шестьдесят.

– По карте-то оно… конечно. Ученые люди мерили. А ежели, к примеру, не по-ученому, так и все восемьдесят. Или чуток более.

Потом старик привел тощую полусонную лошадь и некоторое время с неудовольствием наблюдал, как Анохин и Чумаченко запрягали ее в розвальни. Вспомнив деревенское дело, Емельян управлялся быстро и ловко.

– Сани, говорю, еще берите. И дровни есть, – посоветовал старик. – Пущай немцы их тянуть, раз приехали в Рассею робить… И сено забирайте, сколь сможете. Меринок все одно подохнет от раскола серьця, а мы сена не едим.

Конвоиры помогли пленным вынести из сарая дровни, оснастили их оглоблями. Немцы стали нагружать на них ящики и мешки.

Железнодорожник смотрел на немцев, на их худые лица, на их жалкую одежду.

– Никовды вы не дойдете, командер. Слабосильная у вас команда, – со вздохом сказал он. – Да и места здеся пустые. От холода негде скрыться. А чую я, вот-вот северик подует. Снегу навалит – утопнете. И болота, к слову сказать, не все подмерзли, не угораздило бы вас.

– Не каркай!

Старик смотрел, как уходил вперед меринок, сопровождаемый конвоиром. Сани были тяжелые, меринок тужился. Затем перевел взгляд на Анохина, оценивающе посмотрел на него, на палку в его руках. Покачал головой, снял шапку.

Немцы тем временем впрягались в нагруженные ящиками и мешками сани. Прилаживали на плечах для удобства тяги, веревки и ремни. Чумаченко хлопотал возле них, указывал, как удобнее впрячься и тащить.

Наконец, вслед за дровнями, которые с трудом тащил меринок, тронулись вторые сани, третьи…

Прихрамывая, опираясь на палку, ковылял вслед за обозом и Анохин.

– Слышь, командер! Верст за двадцать росстань будет, так забирай правее, – посоветовал вдогонку железнодорожник. – А увидите где шубу наизнанку – не надевайте. Это медведь! – и он тонким дребезжащим голосом засмеялся. Смех этот был похож на поскрипыванье старой двери на ржавых петлях.

Дорога была белая, не торная. Но ясно видимая по кустам на обочинах. И снега легло еще не слишком много. Был он рыхлый, только что выпавший. Шагать по нему было не трудно. Немцы с шутками, радуясь рабочему разогреву, тянули сани с поклажей.

Старик, как верстовой столб, стоял посредине снежной пустыни, провожая взглядом исчезающий вдали обоз. И неожиданно перекрестил его своей сухой старческой рукой.

Вскоре за снежной мглой скрылся и полустанок и стоящий на невысоком пригорке железнодорожный могикан.

Дул легкий ветерок, он подхватывал еще не улегшийся снег и гонял его на полянах по целине.

Они неторопливо шли сквозь поднимающуюся пургу, одолевая неожиданно встающие на их пути пока еще невысокое сугробы. Меринок запаленно дышал. Иногда подталкивали сани и конвоиры, хоть они и не были молоды, но сил в них таилось все же побольше, чем в отощавших за время плена немцах.

Анохин ковылял за розвальнями, морщась от боли. Палка его утопала в снегу, и хромота стала особенно заметной. Он шел, стараясь попадать в приглаженный санями след.

– Может, проехали бы хоть малость, – предложил Чумаченко.

Анохин не ответил. Он смотрел, как напрягается меринок под своей непосильной поклажей.

Тайга становилась гуще, дорога постепенно терялась в снегу. Определяли ее по ободранным стволам. Иногда Анохин, остановившись, смотрел на карту, на компас, но, видимо, это мало что давало. Озабоченно покачав головой, он снова пускался догонять обоз.