Оборотень. Новая жизнь

Инстинкт подсказывал Кроу скрыться, но теперь в нем боролись два странных, противоречивых чувства. Одно из них было продиктовано рассудком. Кроу не особенно следил за своим телом, но его рациональное начало как будто отделилось от него. Сейчас он словно наблюдал за собой со стороны, не в силах ни на что повлиять. При этом, однако, Кроу сохранил в себе значительную часть человеческого и чувствовал себя таким же растерянным и сбитым с толку, как очнувшаяся в больнице жертва дорожного происшествия, последним воспоминанием которой был шаг на проезжую часть.

Второе чувство было еще более причудливым. Кроу просто не мог сдвинуться с места. К голосу, остановившему его, в темноте присоединись и другие. Кто-то сухо и едко сказал:

– Не стойте кучей, идиоты, им только того и надо. Сохраняйте свои позиции. Следите за вспышками выстрелов и направляйте в ту сторону MG 42[62].

Макс, пялясь в темноту, весь дрожал. Несмотря на то что он ненавидел фон Кнобельсдорфа, приходилось отдать ему должное: оберштурмбанфюрер умел вести себя в боевой обстановке. Сейчас, собственно, от него исходило даже не спокойствие, а легкое возбуждение, как будто ночной мрак, в котором прятались смертельно опасные французы, был для него вызовом, которого фон Кнобельсдорф ждал всю свою жизнь. Складывалось впечатление, что в опасной ситуации на поле боя голова у него работала лучше, чем когда он сидел за письменным столом у себя в кабинете.

«Оберштурмбанфюрер – смелый человек, – подумал Макс. – Смелый, но пустой». А вот он сам смелым не был. Макс включил фонарик и, посветив им в ночь, быстро нашел лучом нарушителя. Направив свет в одутловатое, огрубевшее лицо Кроу, Фоллер поднял пистолет.

– Я держу его на прицеле!

– Тогда действуйте. Никому к ним не приближаться, чтобы не стать легкой мишенью. И положите свой чертов фонарик на землю, Фоллер, если не желаете схлопотать пулю в задницу.

Макс бросил фонарь к ногам Кроу и скомандовал:

– Поднимите. Prenez-le lampe-torche. Maintenant[63].

Его школьный французский оставлял желать лучшего. Однако Кроу понял инструкции как на одном, так и на другом языке и поднял фонарь с земли, в то время как Макс продолжал целиться в него из пистолета.

– Placez les mains ou je les voir. Держите руки так, чтобы я их видел. Allumez le torche dans la visage. Посветите фонарем себе в лицо; я не хочу, чтобы вы меня видели.

Кроу сделал то, что ему было сказано, и Макс немало удивился увиденному. Он всегда считал рассуждения нацистов о «недочеловеках» бредом. Как врач, Макс повидал немало немцев, страдавших идиотизмом и прочими психическими отклонениями, и понимал, насколько далеки они от идеала высшей расы. После выступлений темнокожего Джесси Оуэнса на Олимпиаде 1936 года утверждения нацистов о собственном расовом превосходстве также вызывали у Фоллера лишь скептическую ухмылку. Но мужчина, стоявший перед ним в свете электрического фонарика, действительно напоминал какое-то человекоподобное существо. У него было волевое, но неправильной формы лицо, на лбу проступали мышцы. Макс подумал, что он смахивает на неандертальца. Даже рука, державшая фонарь, казалась неестественно толстой и узловатой, как будто на человеческих костях вдруг наросли слишком массивные для них мускулы. Макс никогда в жизни не видел ничего подобного.

– Не валяйте дурака, вашу мать, пристрелите этого ублюдка! – крикнул ему фон Кнобельсдорф.

После недельного пребывания в лагере в лексиконе оберштурмбанфюрера появилось гораздо больше жаргонных выражений.

– А вдруг он владеет важной информацией? – возразил Макс.

После длительного и разочаровавшего его пребывания на берегу пруда мысль о том, чтобы помучить кого-нибудь, показалась фон Кнобельсдорфу довольно интересной. Он решил, что это поможет ему сбросить напряжение и расслабиться.

– Тогда ведите его сюда, к огню.

– Allons-y, – сказал Макс. – Давайте пройдем, вон туда. Pres de la feu.

Кроу зашагал по направлению к костру, чувствуя себя скорее наблюдателем, чем участником происходящего. Почему он ощущал необходимость подчиняться командам этого человека?

Яма для костра, напоминавшая огромное блюдце, была глубокой, но располагалась на склоне. Поэтому, чтобы лучше скрыть ее, эсэсовцы выложили по нижнему краю дополнительный бруствер из камней. Темными ночами костер был хорошо замаскирован, и у снайпера не было ни малейшей возможности произвести прицельный выстрел, даже если бы партизаны решились пожертвовать жизнью кого-то из заключенных, которого казнили бы в наказание за их нападение.

– Ладно, – сказал фон Кнобельсдорф. – Может кто-нибудь принести мне из грузовика монтировку? Хочу раскалить ее в углях. Что ж, давайте поглядим на нашего ночного посетителя. Ни черта себе! Вот это да, будь я проклят!