Обольстительница в бархате

— Отлично придумано, мадам, — захлопал в ладоши Лисберн. — Нижнее белье вашей сестры выведет моего кузена из нервного состояния.

Суонтон испытал явное облегчение, потом засмеялся.

В зрительном зале разговоры стали стихать.

Саймон вынул из кармашка часы и посмотрел на них.

— Все, время.

— Не будем заставлять их ждать, — сказала Леони.

Он вышел на сцену, чтобы коротко представить ее публике. У него не было никаких сомнений, что она чувствует себя спокойно и расслабленно. Но, уже приготовившись перейти с освещенной части сцены в тень кулис, он заметил, как перед выходом в мисс Нуаро произошла молниеносная перемена — она вскинула голову и расправила плечи.

Когда Леони заняла место в центре сцены, дамы и джентльмены в зале затихли. Такую реакцию вызвало одно ее появление, воздействие ее личности, ведь мисс Нуаро не сказала ни слова, не сделала ни одного жеста. Затем Леони почтительно присела, грациозность ее движений могла сравниться с плавностью жестов балерины. Реверанс был низким, ленты, банты и кружева на платье затрепетали, огни сцены заиграли на них. Это был всего-навсего реверанс, жест вежливости, обращенный к публике, однако Лисберн услышал, как у людей перехватило дыхание. И почему бы нет? Это был самый красивый реверанс в мире.

Поднявшись, Леони ослепительно улыбнулась, и Саймон готов был поклясться, что ее голубые глаза засияли сильнее тысячи ламп.

И вот она заговорила.

Позже

Мадам оказалась права насчет погоды, подумал Лисберн. С самого утра было пасмурно, давила духота, но к вечеру прояснилось. Минуту назад, когда он выглянул наружу, ночное небо было чистым, таким, какое всегда наблюдается над Англией. Влажная июльская жара сменилась умеренным теплом, с которым чаще сталкиваешься в поэзии, нежели в реальности.

Что касается поэзии, то с ней тоже все было в порядке. Как и на предыдущем поэтическом вечере, большинство мужчин стояли позади. У многих из них руки были скрещены, подбородки упирались в грудь — удобное положение для того, чтобы спокойно подремать.

Юным леди, однако, было не до сна. Они внимали. Сотни глаз, блестевших слезами в свете ламп, не отрывались от Суонтона, который, стоя за пюпитром, читал свои стихи низким, тоскующим голосом:

О! Ведь совсем недавно я видел ту,
Которая была идолом толпы.
Прошло несколько месяцев,
А я уже целовал край ее савана.
Теперь над ее могилой
Возвышается величественный монумент.
И я отдал ей честь,
Уронив одинокую слезу на надгробье.

Лисберн сдержал стон, потому что конец поэмы был встречен неестественным молчанием, тут и там раздавались сдавленные рыдания. Затем женская половина публики взорвалась. Дамы аплодировали и аплодировали, и если бы не перчатки на их руках, стены театра рухнули бы.

Однако даже он вынужден был признать, что «Этелинда» получилась одной из самых удачных поэм.

Это не означало, что Суонтон сыграл вспомогательную роль в представлении, которое затем устроила Леони Нуаро. Таково было мнение Саймона и, без сомнения, других присутствовавших джентльменов. Вслед за прекрасным реверансом и улыбкой в своем коротком и потрясающе эффектном выступлении она заверила аудиторию, что понимает — люди пришли послушать не ее, а лорда Суонтона. И тем не менее пятиминутная речь заставила зрителей смеяться и плакать попеременно. Лисберн даже заметил, как циник Кроуфорд смахнул слезу.

Больше она ничего не сказала. Затем представила несколько опрятно одетых девушек, принадлежавших к Обществу модисток. С помощью этих «бедствующих созданий» мадам добилась примерно такого же результата, как и в случае с Лисберном, когда выжала из него деньги во время посещения им магазина.

Девушки распространили среди публики листочки бумаги для записи пожертвований, и тех, у кого не имелось собственных письменных принадлежностей, снабдили карандашами. После того как листочки были собраны в очаровательно декорированную корзинку, девушки передали ее содержимое Аттриджу — секретарю Лисберна. Сидя за кулисами, тот переписал список пожертвований в отдельный блокнот, как ему посоветовал маркиз. Финансовые дела со страдающим плохой памятью высшим обществом лучше было не пускать на самотек.

Теперь оставалось Суонтону выйти к аудитории, чтобы получить поздравления и позволить обласкать себя.

Он ненавидел это больше всего. Даже больше того, что обязан был сделать вначале — читать свои произведения вслух. Но понимая, в чем состоит его долг, поэт поступил соответственно. Из того же самого чувства долга Лисберн подавил в себе желание сбежать из театра, сбежать от депрессивной поэзии, а вместо этого отправиться посмотреть на акробатов, жонглеров и танцовщиц. Однако пришлось высидеть все до конца. Малым утешением для него послужило то, что мадам тоже не могла улизнуть.

В конце концов, он получит свою дань и тогда…

Лисберн улыбнулся.

У него наметился план, роскошный план.

* * *