Обольстительница в бархате

Но Лисберн смотрел так на любую девушку, у него это получалось чисто инстинктивно. Леони тоже умела так смотреть. Она могла заглянуть мужчине в глаза и заставить того поверить в то, что он — и солнце, и луна, и все звезды на небе.

Леони не стала говорить об этом Кларе. Ее светлость со временем сама лишится подобных иллюзий.

Хотя однажды какой-нибудь джентльмен посмотрит на эту прелестную девушку взглядом, полным любви. Этот взгляд пронзит все ее существо, достигнет самых потаенных уголков ее сердца. А потом в один прекрасный день на нее посмотрит тот самый, нужный ей человек, и леди Клара ответит ему взаимностью. И сможет свободно отдать ему свое сердце, потому что…

— Так и знал, что найду вас вдвоем в уголке, украдкой наблюдающих за всеми, — донесся низкий мужской голос, от которого у Леони по спине побежали мурашки.

— Саймон! — воскликнула Клара. — Мы только что о тебе говорили. У тебя уши не горят?

— Даже если и так, то нет ничего удивительного в том, что я этого не заметил, потому что мне столько лапши навешали на уши, — усмехнулся он. — На каждом шагу кто-нибудь отводил меня в сторону, чтобы поделиться тем или иным, или спросить, что я собираюсь делать, или рассказать, как их можно одолеть, взмахнув перышком. Если бы у меня было перышко, сейчас половина народа в зале уже растянулась бы на полу.

Лисберн посмотрел на Леони. Его взгляд смягчился, и это заставило затрепетать ее сердце, как у юной девицы.

— Я целую вечность искал вас. Вы обещали мне танец.

— Насколько помнится, вы обещали оказать мне величайшую честь.

— Ну вот, я тут, — склонил он голову. — Меня заверили, что следующим будет вальс. Думаю, что ваше платье от вальса только выиграет.

— Вижу, что лорд Геддингс уже ищет меня, — сказала Клара. — Мне страшно интересно, чем закончатся ваши переговоры, но если кто-то обещает танец, обещание нужно держать, за исключением случаев, когда поломаны конечности, да и то только если переломы множественные.

И она удалилась — видение в сиреневом.

— Ты выиграла, — признал Лисберн.

— Да, — кивнула Леони. — Ты не рад?

— Если это шутка такая, то довольно жестокая, — заметил он. — Две недели! У меня было бы целых две недели наедине с тобой, если бы мой глупый кузен подождал еще один день, чтоб ему провалиться.

Она попыталась найти намек на шутку в его глазах, в звучании голоса. Но нет!

Лисберн, должно быть, понял ее, потому что коротко хохотнул.

— Я просто неудачно выразился. Но все так… — Он замолчал, потом тряхнул головой. — Оркестр начинает. А у меня есть танец. Я потом прикину, чего еще смогу добиться.

— Если будешь милым, — сказала Леони, — то могу гарантировать тебе два танца. — Она понимала, что не должна этого делать. Но не знала, как сопротивляться соблазну, который стоял прямо перед ней.

Он улыбнулся.

— Иди сюда, вредная девчонка. Ты чересчур красива сегодня. Это почти невыносимо. Я едва удерживаю в узде свой дурной нрав.

— Иди сюда? — возмущенно переспросила она.

Лисберн только тихо засмеялся, привлек ее к себе, а затем вывел на паркет, где в танце уже кружились пары.

А потом…

А потом…

Чудо!

Все было, как он и говорил. По сравнению с этим сверкающим собранием «Воксхолл» был просто мерцанием светлячка в безлунной ночи.

Величественный бальный зал заполнен роскошно одетыми людьми. Над их головами из-под сводов свисали три огромные люстры. Свет преломлялся в мириадах хрустальных подвесок, разбрасывая вокруг радужные всполохи. А внизу плыли бальные платья из всех видов муслина и шелка разнообразных оттенков белого и любого другого цвета, встречающегося в природе. Как и в «Воксхолле», одетые в черное мужчины казались тенями на фоне красочного водоворота. Но в отличие от «Воксхолла» здесь было больше пищи для взора, для слуха и для чувств. И было по-настоящему красиво.

Рядом кружились не дюжина, а десятки пар. Сверкали роскошные драгоценности. Жемчуга и брильянты, и сапфиры, и рубины, и изумруды, и камни других оттенков вспыхивали в женских прическах, в ушах, на груди, на запястьях и пальцах, сияли на их платьях.

Оркестр играл божественно. Вместе с музыкой доносился другой, текучий звук, похожий на порывы летнего ветерка или на шепот тайн на ухо. То было шуршание муслина и шелков. Танцевать этой ночью оказалось сравнимо со сном наяву, а временами шуршащий звук напоминал хруст простыней на постели.

Одна его рука, затянутая в перчатку, лежала у нее на талии, другая — сжимала ее руку. Леони казалось, что в движении она переносится в какую-то другую реальность. Этим вечером она уже танцевала с другими мужчинами, но теперь все было по-другому. Это и не могло быть таким же. Она ощутила свое родство с ним в первый же раз, когда встретила Лисберна, ощутила сильно, почти физически. И это ощущение родства становилось только сильнее, проникало в кровь, в самое сердце.

Он сделал ее своей, и теперь она принадлежала ему. Так ей казалось. Разум твердил совсем другое, но тело не желало слушать его. Сердце тоже не желало слушать голос разума.