Обмануть судьбу

– Уж надоела я батюшке своему, надоела матушке,
С дома родимого гонят меня, несчастную,
Ах вы мои подруженьки, ах ты мой милый братушка,
Отдали меня жениху вы, девицу красную.
Как улечу я ласточкой, как улечу я горлицей,
Лишь бы косу мою не окрутили
И возвратили в девичью горницу.

* * *

Не успели оглянуться, как наступил тот день, о котором мечтала, которого боялась Аксинья – день венчания. С утра невеста с подругами провожала девичью жизнь свою, в бане ее намыли-напарили с причитаниями и слезами. Потом настал черед наряжать невесту, заплетать косу. Красный, шитый цветами и птицами сарафан, красная душегрея, усыпанная бисером да камнями, кокошник с подвесками, тяжелое ожерелье…

– Красива девка, – одобрили подруги. – Княжна! Бледная только ты, Аксиньюшка.

Ульяна невесту нарумянила, скрыв бледные щеки, брови начернила:

– Теперь все!

Вороновы, жених, сваты, Ульяна, друзья и подруги на нескольких празднично убранных телегах отправились в Соль Камскую венчаться. Кланяться отцу Сергию не захотели, Василий гаркнул только: «Паскудник венчать дочь мою не будет», у него к пропойце был свой счет. Отец Михаил в Еловую ехать наотрез отказался:

– Не баре, сами приедете!

Все венчание Аксинья была как в тумане: слышала только голос священника, смотрела в глаза Грише и больше никого не видела.

– Венчается раб Божий Григорий, сын Григория и раба Божия Аксинья, дочь Василия.

«Все, – екнуло сердце Аксиньи, – ему я принадлежу».

– Объявляю вас, дети мои, мужем и женой!

Тряска по ухабам, возвращение в Еловую, праздничный стол, шутки налившихся ядреной настойкой гостей, нахмуренные брови отца, напившийся Семен, хохочущая Ульяна, спокойная Анфиса, Григорий, неотрывно смотрящий на свою жену, смущенная похабными шутками Агаша, Зоя в обнимку с Игнатом… Потом Аксинья вспоминала свою свадьбу какими-то обрывками.

Через мешанину пьяных выкриков, смеха и песен пробился скрипучий голос бабки Матрены:

– Греховодница паскудную свадьбу справляет. – Немощная старуха без труда перекрикивала крики и шутки. – И ты, Анфиска, такая же курвь! Бог все видит!

– Совсем из ума выжила, – зашептались еловчане, а Аксинья проводила благодарным взглядом раскрасневшуюся от попреков Анфису. Она увела бабку за локоть подальше от дома Вороновых.

Невеста почти ничего не ела и не пила, пока Гриша насильно не стал кормить ее ломтями сочной гусятины, не заставил выпить медовухи:

– Тебе силы будут нужны, голубка моя. – Молодая жена от его слов краснела на потеху гостям.

– Ты, Григорий, девку береги, не обижай, – подошел изрядно окосевший Гермоген. – Перышки-то не выщипай все…

– Зернышки свои не теряй, Гришка… А то поможем. – Пьяный рот Ермолки Овечьего Хвоста перекосился, а сальные глаза блестели. – Дай поцелую, дочка, – Аксинья почувствовала мокрое прикосновение губ и чуть не закричала от отвращения. Григорий оттеснил пьяного отца Анфисы, протянул ему полную чарку вину.

Двор Вороновых, где гуляли свадьбу, был уставлен цветами, увит ветками березы и рябины. Столы, накрытые белыми вышитыми скатертями, ломились от яств. Посуду для празднества собирали по всей деревне.

– Пора молодых спать укладывать, – подала голос Марфа, куражившаяся на свадьбе больше всех, с остервенелым надрывом.

– Пора! Пора! – закричали хмельные гости.

Постель для новобрачных устроили у Григория в избе, где стараниями баб был наведен мало-мальский порядок.

Кузнец на руках перенес Аксинью через порог – теперь вернувшийся в прибранную избу домовой должен был принять молодую жену. Широкая лавка застелена медвежьей шкурой, чтобы хозяин леса благословлял брак молодых. С шутками-прибаутками гости наконец оставили Аксинью и Григория одних и отправились догуливать.

– Устала, Аксиньюшка?

– Устала… Кажется, упаду на постель да усну.

– Это ты зря… Мужем и женой станем – и спи сколько хочешь – Он приблизился к Аксинье.

– Мы с тобой муж и жена, венчали нас в церкви, перед Богом и людьми. Что ж еще?

– Еще нет… Не то, Аксинья, главное. – Молодая жена в испуге смотрела на Григория, в колеблющемся свете нескольких зажженных лучин его усмешка пугала. – Да ты что? Напугалась, дурочка!

С помощью мужа Аксинья сняла кокошник, тяжелое монисто, душегрею, сарафан и осталась в рубахе тончайшего ситца с красной вышивкой по подолу.

– Наконец-то, – взял ее на руки Григорий и положил на постель.

Теперь Оксюша была его законной женой, его добычей. Он перестал себя сдерживать, уже не боялся спугнуть юную деву, как когда-то на берегу Усолки.

Властным поцелуем муж раздвинул ей губы, быстрым движением снял мешающую ему рубаху. Резко, почти грубо его руки шарили по тонкому телу, сжимали соски, спускались на мягкий живот, впивались в бедра. Аксинья задыхалась, но не смела ни слова сказать своему мужу.

– Не могу больше! – Григорий властно развел ноги Аксиньи, мощным движением вошел в ее глубину.