Обмануть судьбу

– Святой Божий угодник, великий Николай Чудотворец! Взываю к тебе, заступнику угнетенных, защитнику слабых.

– Гриша! Григорий! – ноги Аксиньи подкашивались. Будто не по родной улице прошла, а десять верст отмахала. Дверь не скрипнула, мягко открылась. В избе царила мгла.

– Гриша! – кольнул страх. Нет его, ушел, уехал, скрылся. Бросил.

– Бу ким[39]?

Аксинья вздрогнула, вгляделась в темноту. Голос родной, слова чужие, странные.

– Кто это? – хриплый сонный голос был не рад гостям.

– Я, Гриша. Ты что, не узнаешь?

– Аксинья?

Григорий прижал ее к себе, дрожащую, испуганную, в колючем платке, втиснул ее маленькое тело в свое сильное, сдавил худенькие лопатки, уткнулся носом в ее темя. Аксинья тихонько хихикнула.

– Ты чего?

– Мы еще не венчаны. А я тебя голого уже видала.

Он выругался, натянул порты и вновь прижал к себе хрупкий цветок, медуницу, которая досталась ему в этом суровом мире не по чести и справедливости, а по праву зубастого захватчика. Нескоро он отпустил ее, оторвал от сердца.

– Оксюша, обвенчает нас поп с Александровки?

– Не знаю я… Но денежку он любит.

– Значит, согласится.

Григорий ополоснул лицо, пригладил короткую бороду. Натянул рубаху, резко, в сердцах, она затрещала по швам, но выдержала.

– Гриша, я так венчаться буду? – Аксинья чуть не ревела, оглядывая свои грязные ноги, заляпанный подол, темный платок.

– Не важно мне, во что одета ты. – Он притянул ее к себе, улыбнулся. – А подожди-ка.

Кузнец ушел в клетушку, вернулся с чудным заморским платком. Красные цветы вились по его полю, шелковистая бахрома окаймляла края.

– Откуда красота такая?

Григорий промолчал – собирал монеты в кожаную сумку.

– Мне подарить хотел? Ты мой самый хороший! – Девушка сбросила колючий плат Анфисы и с наслаждением закуталась в обнову. Спохватилась, подобрала Анфисину вещицу, погладила с нежностью вытянувшиеся нитки.

Абдул задорно фыркал, предвкушал ночную скачку. Кузнец легко посадил Аксинью на его лоснящуюся спину, запрыгнул сам.

– Ну, невестушка. В путь!

Оксюша уткнулась носом в спину Григория, широкую, обещающую счастье и защиту. Ветер шевелил ее волосы, выбившиеся из косы, прохладный воздух охлаждал пылающие жаром щеки.

– Не боишься?

– Я с тобой совсем ничего не боюсь. Ни темноты, ни разбойников, ни… отца.

Александровка еще спала. В часовенке не видно было ни единого огонька.

– Жди меня, – Григорий, пригнувшись, зашел в сени избы, прилепившейся правым боком к часовенке. В небольшой пристройке витал сивушный дух. Поп любил принять на грудь, и жена его, тощая тоскливая баба, видно, выгоняла из избы своего исполненного благодати мужа.

– Аж слезу пробивает, – ухмыльнулся Григорий. – Есть кто?

Скоро он различил бесформенную кучу на лавке, высвистывающую носом какой-то замысловатый напев.

– Отец Сергий! Просыпайся. Дело важное есть! – Кузнец тряс священника, тот отмахивался, бормотал недовольно. – Деньги. Видишь? – Звон монет сразу заставил отца Сергия пробудиться от крепкого похмельного сна.

– Ась? Чего? Какие черти тебя принесли?

– Те черти, что сулят тебе хороший барыш.

– Надо тебе что?

– Обвенчать меня с одной красавицей.

– Венчать. – Поп окончательно стряхнул сон, сладко потянулся и причмокнул. – Красавица, говоришь. Попортил девку и зассал? А-ха!

– Давай без лишних разговоров. Цепляй на себя одеяние – и в церковь.

Восток уже зарозовел нежным румянцем. Крест на тесовой кровле, величавый и строгий, взирал на округу, на грешницу, вознамерившуюся насытить тело и душу свою запретным счастьем.

– Гриша, согласился отец Сергий? – Аксинья сидела на вороном коне и в тревоге вытягивала шею.

– Куда ж он денется? Иди сюда. – Григорий подхватил девушку. На минуту задержал в руках, поймал теплое дыхание губами.

– Вот вы где, охальники!

Кузнец поставил Аксинью на земле и оглянулся на крик.

– Отец! – Девушка сползла бы на землю, если б Григорий не придержал ее.

– Что? Думала, не увидим? – Отец резво соскочил с телеги, будто два десятка лет сбросила его бездонная ярость. Крепко спавшего Василия настигла похмельная жажда – слишком часто он прикладывался к винной чарке. Продрал глаза и увидал, что дверь в куть открыта, что сбежала овечка из загона.

– Василий, – Анна слезла с телеги, подбежала к мужу, – ты не кричи.

– Помолчи, баба. – Василий сжимал в руках кнут и приближался к беглецам. – Ничего для тебя, дочь, воля моя не значит. Паскудница. – Внезапно он вскинул руку, и хлыст взвился в воздухе, зацепив своим жестким концом щеку Аксиньи и плечо кузнеца.

– Спрячься за меня. – Григорий закрыл собой остолбеневшую невесту. – Зачем так? Мы венчаться будем. Ничего ты с нами не сделаешь. – Он сжал кулаки.

– Василий, прав ты. Обычай на твоей стороне. Но закон Божий не запрещает мне их венчать, – вступил в разговор священник, с удовольствием наблюдавший за ссорой.

– Что ж это за закон Божий? Басурманину разрешено с дочерью моей венчаться.

– Успокойтесь. Давайте сядем да миром решим. – Анна гладила по плечу мужа. Рука ее тряслась от пережитого волнения.

* * *

– Ну девка! Учудила. Горе ты мое луковое. – Анна незло укоряла дочь и скребла дощатый пол.