Обмануть судьбу

Она послушно села на лавку, поджав босые ноги. Анна встала рядом, не смея обнять дочь за плечи.

– Спасибо тебе, дочурка, за те унижения, что пришлось мне, уважаемому человеку, претерпеть! – Василий шумно встал, задребезжала посуда. – Чуть не на коленях молил я его не лишать меня дружбы и не расторгать наши общие дела. Анна, сил моих нет.

Аксинья представила отца, вымаливающего прощение у спесивого Акима. Шумно вздохнула.

– Недаром бают люди: и у доброго отца родится бешена овца.

– Василий…

– Молчи, Анна!

– Бе-е-е-е! – тихое блеяние нарушило тишину. Отец уставился на Федора, пристроившегося у печи. Он ничего не сказал сыну. Дурачок. Не понимает серьезности дела.

Василий опустился на лавку и вперился глазами в дочь.

– Скоро повенчаетесь с Акимовым Никитой. Не будешь ходить по лесам с кузнецом, – гнев мелькнул в его темных глазах. – Он приходил ко мне. Кузнец твой. Пусть радуется, что ноги унес. Мать, накрывай на стол. Ты, Аксинька, под замком останешься.

Обе склонили головы. Что им еще оставалось?

* * *

Дрожь пробежала по телу Аксиньи. Как она на такое решилась, сама не понимала. После отцовских слов не сомкнула глаза всю ночь. Страшно было оттого, что будущее решено. И выхода нет. И счастья нет. И не будет.

Брат принес еду. Она жадно набросилась на пышные пироги, хлебала суп. Никакие печали не лишали ее здорового аппетита.

Вечером отец проверил замок – боялся за паршивую овечку.

Ночь была темной, спрятались звезды, месяц закрылся тучами. Пролился яростный дождь. Весь вечер он шумел по деревянной крыше. Его струйки прорвались к пленнице и стекали извилистыми тропками прямо к ее ногам.

Аксинью сморил сон. Тихий, скрежещущий звук ее разбудил. Она долго моргала глазами, пыталась разобрать в темноте, что же случилось.

Гостей в клети не было. Аксинья оставалась одна в своем заточении. Она обошла комнатку, толкнула легонько дверцу. Сама не знала, зачем. Дверь тихонько скрипнула, приоткрылась. Кто-то выпустил птичку из клетки. «Федя, ты мой спаситель».

Аксинья шумно выдохнула: она свободна, больше ничего не держит ее в клетушке.

А долг? А отец? Как она может бросить все? Сбежать, как преступница?

Она села на лавку, задумалась, обхватила голову руками. Где-то пела пичуга, выводя сладкие рулады. Она манила Аксинью, обещала избавление от бремени дочернего долга и свадьбы с постылым. Лети навстречу любимому. Решайся!

Она расплела растрепавшуюся косу, расчесала пальцами волосы, заплела вновь, потеряв в темноту ленточку, на рубаху надела сарафан. Готова.

Под ее ногой скрипнула половица. Отец шумно перевернулся на другой бок, захрапел. Аксинья вышла на улицу и перевела дух. Месяц выглянул и подмигнул ей.

Грязь холодила босые ноги, смачно чавкала. Руки и ноги покрылись мурашками, ветер проникал под тонкий сарафан. Возле Ульянкиной избы Аксинья остановилась в раздумье. Пошла дальше. Простила ли ее Ульяна, неведомо.

В окошке Ермолаевой избы мелькнул огонек. «Анфиса», – пронеслась спасительная мысль. Она часто сидела допоздна с шитьем, наслаждаясь тишиной в обычно шумной, многолюдной избе.

– Анфисааа, – Аксинья тихо скребла в окошко. Никто не отзывался.

Наконец через затянутое бычьим пузырем окно она увидела смутные очертания.

– Кто это ночью шарахается? – Фиса вышла на скрипучее крылечко. – Аксинья?!

– Я. Помоги, Анфиса.

– Отец скоро проснется, орать начнет. Ты же знаешь его, опять залился… Аксинья, иди домой.

– Не могу я. Пожалуйста. Помоги.

– Хорошо, подруга. Что надо тебе?

– Полураздетая, босая я. Дай что-нибудь, – Оксюша потрясла грязной ногой.

– Ты куда собралась? Что случилось-то?

– В клеть меня родители посадили. За Микитку замуж выдать хотят.

Подруга вытащила худые поршни[38], давно отслужившие свой срок. Аксинья просунула в них ноги, через дырки виднелись пальцы.

– Других нет. Бери мой платок, – Анфиса протянула темный плат, связанный из колючей шерсти.

– Спасибо тебе. Спасибо. Я отплачу за добро. – Аксинья порывисто обняла подругу.

– Я пойду. Удачи тебе.

Анфиса не отговаривала, не звала Аксинью безрассудной и бесчестной, не ободряла. И от этого было только легче. Как всегда, спокойная и рассудительная, Фиса будто поделилась с подругой своим умиротворением.

Не зря Аксинья сделал крюк к избе Ермолая. Вновь прошла она мимо Ульянкиного дома, родной избы… Тихо, никто не хватился беглянки. От сердца отлегло.

Освободившись от пелены туч, выползли звезды. Еловая безмолвно спала, отдыхая от дневных трудов. Замолкли брехливые псы. Утихомирилась сладкоголосая пичуга. Слышался тихий плеск Усолки. Колыхались молодые листья березы и рябины, смакуя капли пролившегося дождя.

Поршни сползали с ног, в них быстро набралась вода, скукоживая кожу на пальцах. Платок колол и грел Аксинью, покусывал ее плечи, напоминал об Анфисе.

Вот она миновала большой, добротный дом Ивана и Маланьи. Позади остались избы Якова Петуха, старосты Гермогена, Агашиной матери Авдотьи, Макара… Почему же изба Григория так далеко?

Дорога казалась Аксинье бесконечной. Грязь чавкала под ногами. Цепной пес старосты затявкал, услышав шаги. Она шла и медленно бормотала: