Обмануть судьбу

Привстав и медленно повернувшись к Марии, он осмелился провести рукой по пышным выпуклостям бабы. Та тихо вздохнула и зажала его рот поцелуем. Долго они не могли оторвать губ и со стонами кусали, втягивали и лизали друг друга. Парень задрал Марьину рубаху выше груди и жадно обследовал все изгибы перезрелого тела. Он утыкался носом в ее необъятную грудь, а Маша тихо стонала. Тыкаясь, как неопытный кутенок, Федя пытался войти в ее тело, не мог найти вожделенное место. Мария помогла ему, направила в себя и вскоре закричала.

Долго не выходили они из бани. Уже стемнело, уже должны были спохватиться родители Федора, уже Дарья Петухова, к которой Мария отправила детишек, засуетилась, а любовники все не могли оторваться друг от друга. Ни слова не было между ними сказано, говорили они друг с другом на языке стонов, криков и ласк.

Быстро одевшись, Федор осушил кувшин с квасом, припасенный в предбаннике, и крадучись отправился домой. Он опасался родительского любопытства, но в семье никто и не обратил внимания – подумаешь, задержался за работой.

Так расцвела любовь перезревшей женки Марии и деревенского дурачка Фёдора. Лесные травы были их ложем, нежные березы и осины прятали от нескромных глаз, ветер сдувал пот с разгоряченных тел.

Проведя рукой по пышному бедру Марии, Федя однажды задал вопрос, давно мучивший его:

– Маша, Машенька, а зачем я тебе?

– Ох… Да как и объяснить тебе…

– Скажи, как есть. Я дурак, это всем ведомо.

– Не дурак ты, Феденька, не наговаривай. Они сами все дурные, глупые, ничего не понимают. – После долгой паузы Мария продолжила. – Слушай, коли интересно. В семье нас было семеро, я родилась второй после брата. Младших растила наравне с мамкой, столько носов сопливых подтереть, столько братьев-сестер накормить, что к вечеру падала на полати замертво, а самой годков-то немного. От родителей ничего хорошего не видела, одни крики да ругань. Все мое детство – работа да голод. Четырнадцати лет я уже была выдана за Матвея. Я его не знала совсем, моя деревня-то далече. За мужа я с радостью шла. Была тогда хороша, коса ниже задницы, глазищи, румянец во всю щеку! Это сейчас уже не та. А Матвей и тогда силушкой не отличался, в деревне его Фуфлыгой[33] кликали за плюгавость. А мне было неважно, лишь бы душа была светлая. Надеялась я, за мужем лучше будет. Сначала сбылось, Матвей мужик не злой, жалостливый. Да и голодом не морил, жили в достатке, плотник он добрый. И детишки появились, крепкие да здоровые, живи и радуйся. А я и радуюсь, пока его дома нет, пока он на промысле. А как придет, мука для меня начинается. Ох, Господи. – Мария надолго замолчала. Федя не смел задавать вопросов, тихо сидел и ждал, когда она соберется с силами и продолжит. Видно было, что рассказ этот дается ей тяжело, что заставляет переворошить всю душу, все самое сокровенное, ни разу не говоренное ни подруге, ни батюшке на исповеди.

– А как приезжает с лесу муж мой… Сам понимаешь, надо ему мужское свое дело с бабой, со мной, значит, сделать… А он не может! Стал он беситься через бессилие свое. Сын ему нужен, наследник. Не мужик он, если сына нет! Так вы все считаете, не возражай, – со злостью кричала Мария, а Федор вовсе не собирался ей перечить.

– То обзывается, то кулаком приложится, то розгой хлещет спину, чтобы не видел никто. И все со злостью, с ненавистью… Ладно бы, я одна получала, а то и девчонок наших повадился он бить, особливо старшую, Настю. Девке уж двенадцатый пошел. Он ее на лавку положит, сарафан задерет да хлещет по заднице. Орет, что вся в мать, такая же дурная. А дальше слова такие, какие я тебе и не повторю, – на глаза Маши навернулись слезы. Парень подвинулся к ней, голову положил к себе на колени и гладить стал по волосам.

– Изверг он, Машенька. Поплачь. Сестренка всегда плачет, если болит.

– Тут слезами не поможешь, – слизывая соленую влагу, шептала баба. – Спрашиваешь, зачем ты мне. Ничего хорошего не видела я, Феденька. Я сразу приметила, что на лицо ты пригожий да ласковый. Я уж и не вспомню, что я тебе глаголила, так, чепуху какую-то, но ты на меня так смотрел душевно да слушал внимательно, что на сердце легче сделалось. А потом, что и говорить… Чем чаще приходил ты, тем больше душа у меня болела, а мож, и не душа… Одно знаю я, Федя, люб ты мне, мочи нет… Сейчас муж бы мой пришел да сказал: иль со мной уходи, или помирай, смертушку бы я выбрала.

– Маша, Маша, я так говорить не могу… двух слов не состыкую… Но была б ты не мужняя жена, была бы со мной, жили бы одним домом… Да горя не знали…

К месяцу-жовтеню листва попадала с деревьев, ночи становились длиннее и холоднее. Вскоре приехал Матвей и задержался надолго. На промысле он ногу проткнул насквозь суком. Рана не затягивалась, мокла, Матвей зверствовал.