Обезьяны и солидарность

Хотя знала многих, кто внешне казался не желающим заводить ребенка и, может, даже иронизировал над темой, но на самом деле уже давно мучился этой проблемой. Я обнаружила, что у несчастных не-матерей и не-отцов могло бы быть эмоциональное право отлупить ноющих о приросте социологов и экономистов, — именно в случаях, когда те принимались воздействовать на эмоции и упрекать бездетных. Но можно ли было требовать, чтобы, составляя основанные на фактах предсказания, сторонники прироста в интересах политкорректности каждый раз добавляли примечание «Мы не желаем этим оскорбить тех, кому до сих пор не посчастливилось заиметь детей». Это бы сочли смехотворным. То, что кому-то причиняли боль, было неизбежно. Но столь же неизбежной — тяжелый случай — могла бы стать и затрещина беззаботным воспевателям прироста.

Разрывая отношения, я обдумывала возможности искусственного оплодотворения, но боялась, что это подействует на меня удручающе. При мысли о том, что даже в момент зачатия ты окажешься совершенно одинокой (ну хорошо, с медиками, но они не считаются) и не сможешь прикоснуться к биологическому отцу будущего ребенка, становилось по-настоящему грустно.

Что касалось приемных детей, я почему-то была уверена, что чиновники не доверят мне чужого ребенка. Во-первых. А во-вторых, чего уж там скрывать, я чувствовала, что это «не то». Нет, ну откуда же оно могло стать «тем самым». Все мы (то есть люди) разделяем, как считается ныне, 99 % генов, (когда-то этот показатель был выше — 99,9 %, но потом обнаружили, что число копий может быть больше, чем один ген от каждого родителя). Один мой друг по поводу столь большого совпадения генов сказал, что все люди «это одна и та же тварь». Но я чувствовала, что хочу именно себе подобную «тварь», которая разделила бы со мной и аллель расходящихся генов. Я верила, что с таким ребенком чувствовала бы себя увереннее и могла бы к нему серьезно привязаться, даже если он меня предаст: во всяком случае, в моих глазах это не превратило бы мою привязанность в абсурдную. Разумеется, я догадывалась, что любить кусок самое себя лишь по той причине, что это твой собственный кусок, в каком-то аспекте могло показаться совершенно абсурдным (или еще — до чего ужасная Blut-идея даже если оставить в сторону Boden!) Но именно так я, к сожалению, чувствовала и верила, что в чувствах своих я не единственная, кто так чувствует. Для возражений невозможно было дать слово тем, у кого дети имелись.

На самом деле на вопрос, почему ты хочешь именно своего ребенка, трудно ответить без того, чтобы не погрузиться в биоэссенциализм, или не впасть в эго-евгенику, или ввести в игру силу воли. Вполне возможно, что я хотела стать эдакой крутой прародительницей, которая не могла уйти прежде, чем продуцирует хотя бы одного жизнеспособного потомка. Может, я хотела стать гордым звеном в цепи «митохондриальных Ев», хотела, чтобы у потенциальной «маленькой твари» была именно моя, принадлежащая именно мне, а не какой-то другой женщине митохондриальная ДНК. Подумайте о мире через двести лет со знанием, что у вас есть дети. И потом со знанием, что у вас их нет. Для меня эмоциональные проекции очень различались.

После долгих размышлений на эту тему мне показалось, что этот вопрос обнажает так много внутренних слоев, что его просто невозможно задать другому человеку.

Но сейчас я должна была мобилизоваться.

Прежде всего я подумала о Дарио — о моем-несмотря-ни-на-что-близком-друге-на-все-времена, мог ли он быть доступным в ближайшие 48 часов. У Дарио были красивые черты лица, большие выразительные глаза, талант художника, он обладал высокой пространственной интеллигентностью и социал-демократическими взглядами, был добросердечным, интравертным, пассивным. Лететь за ним в Италию показалось достаточно истеричной идеей, и все-таки я раскрыла сайт Estonian Air. Так. Когда я написала сегодняшнюю дату вылета, пришло сообщение: «„The following error(s) occurred“. Желаемая дата вылета слишком скоропалительна. Действительны рейсы после 10 часов и в течение 10 месяцев.» На следующий день я могла бы полететь в Милан в бизнес-классе Estonian Air, билет в один конец стоил 7334 кроны. Я бы прибыла на место в 16:50, по-нашему времени в 17:50. Через Копенгаген я бы прибыла раньше и дешевле — за 4100 крон в 10:50. Черт — а что, если? Я послала Дарио сообщение: «Как дела, чем занимаешься? Не хочешь ли немного передохнуть?:)»

Перешла на кухню и поставила воду для чая. Заварила зеленый чай с имбирем и лимонницей, который купила в экомагазине.

Услышала, как в другой комнате запищал телефон, сигнал сообщения, довольно оперативно. Ох-хей. Сейчас увидим. Какой странный способ сообщения: прежде чем узнать о хорошем или плохом, услышать да или нет, раздавались эти фатальные писки. Голос чистого контакта. Голос чьего-то существования.

«Мы с мамой и Пьетро в Швейцарии, в горном домике, здесь хотя бы есть чем дышать. Отдых был необходим! Завтра вечером в Лугано концерт Элио. Чем хорошим ты занята? XXX!»