Обезьяны и солидарность

Где-то я прочла о Стендале, что ему, испытывающему любовные муки, все уродливое причиняло особую боль. И правда, от несчастного следовало бы тщательно скрывать функционирование убогой жизни. Трагику и красивую кровь — это можно допустить, но не аутистов, пингвинов, студенистую плоть. Черт побери. Каждый человек — кузнец своей судьбы и литейщик своего несчастья. Я порывисто поднялась.

Дотянувшись до кресла, взяла сумочку, достала из нее телефон. Включила, приглушила ладонью сигнал Nokia. «Хей, Аллен…» Нет, лучше напишу «Дорогой…»

«Dear Allen, if you happen to be somewhere around at this hour, I’d love to join you and offer you a drink;)»

Отправила.

На часах было 2.54.

Я слушала часы и ждала.

Ответ не пришел.

Может, мне просто исчезнуть. В темноте закину вещи в чемодан и поищу себе какой-нибудь отель. Ведь какой-то из них должен быть открыт. Надену самый солидный жакет. Я не запомнила, шнепперный ли замок на входной двери, тогда я с полной ответственностью захлопну дверь за собой. Я уже встала и нащупала на спинке стула джинсы, но снова заставила себя лечь. Еще пару часов… всего час-другой… я же не сломаюсь так легко.

Спокойно. Спокойно. Спокойно.

Все вещи заражены телами! Все вещи заражены духом!

Завтра подарю им красивую сувенирную бутылку водки «Виру Валге».

Часы тикают, а резиновый матрац подо мной буквально обжигает. Может ли воздух внутри резинового матраца по какой-то причине начать нагреваться? Ркк-ркк-ркк-ркккк. Часы озвучивают свои причудливые смещения фаз.

Спасииии-те-спасиии-те-спасиии-те-спасии-те-спасии…

А утром Анна спрашивает, как я спала.

«Хорошо».

«Но ты выглядишь совсем разбитой».

«Правда? Я по утрам всегда сонная, это оттого, что у меня низкое давление».

«Нет. Этот совсем не из-за этого, нет-нет».

«Хм. Ну как же нет… Я просто еще не проснулась».

«Я вижу, что ты очень устала. У тебя осунувшееся лицо, будто ты за всю ночь даже глаз не сомкнула, ни минуты не поспала».

«Я поспала. Честно, поспала…»

«Что-то не так?»

«Да нет, в каком смысле?»

«Я не набожна, но Христос! Христос сказал: „Это моя кровь!“ Был ли он красив?»

«Я не понимаю».

«Тебе не нравится наш дом? Тебе не нравится то, что мы можем предложить? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА…»

ОБЕЗЬЯНЫ И СОЛИДАРНОСТЬ

Мы прогуливались вдоль берега реки. Стояла жара, солнце и небо казались одинаково белыми, от реки после засушливого лета остался лишь узенький ручеек посреди широкого каменистого русла. Мы подошли к краю небольшой площадки, где какое-то время возились с канализационными трубами, а теперь — с новым дорожным покрытием. Работники расхаживали с обнаженными торсами: красавчик с лицом Маугли выкладывал на тротуаре плиты, тип с длинным носом и низким лбом тарахтел отбойным молотком, разламывал асфальт с краю — там, видимо, что-то пошло насмарку. Курящий парень с переливающимися мускулами и грубым топорным лицом посмотрел в нашу сторону, но на этот раз, конечно, не засвистел, поскольку рядом со мной шагал Дарио.

— Гляди-ка. Обезьяны снова здесь, — сказала я.

Дарио промолчал. Солнце казалось белым, дымчатая улица переливалась, две хрупкие девушки проехали мимо на велосипедах. Одна выглядела по-настоящему элегантной. Я посмотрела им вслед.

— Ну и…? В чем дело? — поинтересовалась я.

— Какое дело?

— Я не знаю. Скажи ты.

— Что-то произошло?

— Что-то должно было произойти. Разве нет? — Я взглянула на него, прищурив глаза. Он приподнял брови.

— Молчание и тишина, — прокомментировала я.

— Ну… — отозвался он.

Мы пошли дальше. Под магнолиями на следующей площадке дедушка учил внучку кататься на велосипеде. Дарио поздоровался с ним, я, по его примеру, тоже. Старик выглядел бодрым, у него были высокие дуги бровей и вообще красивые черты лица. Его внучка, вне всякого сомнения, станет красивой женщиной. Я посмотрела на Дарио. Разумеется, у него тоже красивые черты лица и большие красивые карие глаза. Мы миновали магнолиевую рощу.

— Мы жутко тупые.

— Неужели?

— Да. Мы молчим.

— Молчание оздоравливает.

— Что? Где ты это услышал?

— Сам придумал.

— Мы молчим и чувствуем себя отвратительно. Молчание удлиняется и придает каждому следующему потенциальному высказыванию чрезвычайную важность, а в конечном итоге делает его столь бессмысленным, что мы и дальше молчим.

— Хм, — издал Дарио. Я разглядывала его удобные сандалии и пальцы ног.

— Черт побери, мы просто не способны сказать друг другу что-то приятное и непринужденное!

— В каком смысле? Тра-ля-ля?