Обдириха

Как-то раз все втроём утром ходили в лес («В лес всегда надо ходить с утра», – так говорила Александра Фёдоровна) за берёзовыми ветками, а потом на чердаке вязали из них веники для бани. Абрамова научила Костю «правильно» их вязать старинным северным способом, закрепляя концы без верёвки тугим берёзовым прутиком, что прочнее и надёжнее всякой иной завязки, а главное – здоровее, естественнее; да ещё так, чтобы было красиво. В каждом деле – свои премудрости. Оказалось, что и веники вязать не так просто, но в то же время – весьма увлекательно.

С каждым днём он открывал для себя что-то новое, и простые жизненные истины теперь виделись ему по-другому. По воскресеньям Костя с Абрамовыми посещал монастырскую службу; в другие дни ходил на рыбалку, в лес; помогал Александре Фёдоровне по хозяйству; больше всего ему нравилось вязать мягкие берёзовые веники, и он наловчился превосходно это делать. Но сколько их надо – этих веников-то? Десятка два-три – не больше.

Вечерами играли в лото, а иногда под настроение Александра Фёдоровна что-нибудь вспоминала.

Будучи человеком глубоко верующим, Абрамова посетила много святых мест на Севере. Однажды она рассказала Косте о местечке Сура – родине святого Иоанна Кронштадтского, находящемся в пятидесяти километрах от Верколы. Юноша даже загорелся было туда съездить, но для этого требовалось отложить отъезд, но ему было уже неловко так долго гостить в доме Абрамовых. В то же время, боясь потерять обретённое умиротворение, он не торопился с отъездом, откладывая его день за днём.

* * *

Белые прозрачные ночи стоят на Севере до середины августа. В одну из таких безветренных ночей Костя с портативным этюдником в руках созерцал с Абрамовского угора необозримые дали, ещё хранившие живые краски уходящего дня. Летом на Севере солнце никогда не скрывается полностью за линией горизонта, всегда остаётся багряная полоса. Садясь за лес, оно распространяет окрест прощальные косые лучи, озаряющие мягким тёплым светом купола и стены монастыря. Лес, погружаясь в сизоватую дымку, переходит из голубого в тёмно-зелёный, делаясь на ближнем плане всё ярче. Уснувшая река отливает мягким цветом циррулеума[10]. Лишь слышно, как в ней плещется рыба, да раздаётся далёкий всплеск вёсел одиноко скользящей лодки.

«Такой вечер, диво! Самое время написать этюд. Если б не эти проклятые комары!..» – думалось Косте.

Вдруг его кто-то тихо тронул за плечо.

– Костенька! Сегодня ведь баня, забыл? – ласково спросила Александра Фёдоровна.

Студент вздрогнул и обернулся.

– Нет, не забыл, спасибо. Я попозже. Сейчас порисую. Попишу маслом…

– Ну, как знаешь, как знаешь, – скоро проговорила Александра Фёдоровна, мелодически запевая фразу, как и все пинежане. И пошла к дому. – А обдириха? – вдруг обернулась она.

– Кто?

– Да я шучу! – засмеялась женщина.

– Нет, расскажите! – Костя нагнал её.

– Ну… Считается здесь у нас, на Пинеге, – как бы нехотя заговорила она с улыбкой, – что в бане обдириха живёт. Это место её обитания. Понимаешь? Обитания и господства. Поэтому там кусок мыла всегда и немного воды должны быть обязательно. Замечал небось? Специально оставляем. А плошки все и тазы непременно переворачиваем, чтобы она ими не гремела. После двенадцати в бане не моются. В бане нельзя петь никогда: это её злит; нельзя ругаться, особенно бранно, громко разговаривать, шуметь, хохотать, топать ногами, чтобы её не сердить лишний раз. После двенадцати в баню не ходят, – повторила Александра Фёдоровна.

– А что будет?

– Да отвяжись! – вдруг резко и недовольно бросила хозяйка.

– Ну всё-таки? – не унимался Костя.

– Ничего не будет. Только не принято, – сказала она и быстро зашагала к дому.

Костя положил на траву этюдник и, присев на корточки, взял тюбик с надписью: «кобальт синий спектральный», аккуратно выдавил на палитру тонкую синюю змейку и принялся делать то же самое с остальными красками…

– Ч-чёрт! – с размаху треснув себя по затылку, раздражённо взъелся Костя на очередного комара. Эти бесчисленные кровососущие твари вынуждали его завершать работу. Он небрежно вытер руки о джинсы, отошёл чуть назад, внимательно посмотрел на свой этюд, взял его за край, стараясь не стереть свежую краску, и направился к дому.

Костя пристроил этюд на крыльце и, раздумывая: «Пойти – не пойти?», всё же повернул по садовой дорожке к бане: маленькому бревенчатому сооружению с вырубленным в нём крохотным оконцем, задёрнутым изнутри занавеской. В бане у Абрамовой не было освещения. Костя зашёл в тёплое влажное помещение, нашарил в темноте спички, чиркнув на ощупь, зажёг одну и тут же кинул на пол, дуя на пальцы…

– Н-да… Мыться – не мыться, – промычал себе под нос юноша.

По дороге сюда он уже решил: когда ещё в баньке помоется – ведь скоро ему предстоит отъезд. Гостить-то хорошо, но надо иметь и совесть. Гостеприимная Александра Фёдоровна никогда не скажет, но живёт он уже давно, и пора бы дать отдых хозяевам, тем более что к ним, как он недавно услышал, собирались вот-вот приехать ещё какие-то гости из города.