О возвышенном

К нему относится пафос либо вообще неуместный, либо превышающий отведенную ему меру. Некоторые авторы, подобно пьяницам, упиваются пафосом, не имеющим никакого отношения к содержанию их речи. К подобным излишествам влекут их личные склонности и безоговорочная вера в школьные правила. Такие ораторы неистовствуют перед равнодушными слушателями, подобно бесноватым, случайно оказавшимся среди здоровых людей. Но пока отложим вопрос о пафосе.

Глава четвертая

1. Вторым пороком возвышенного стиля, о которых я сказал выше, а именно искусственной холодностью речи, больше всех страдает Тимей[1], человек в достаточной степени одаренный во всем прочем, иногда даже не чуждый величественного, весьма образованный, большой мастер на всякие выдумки; но при всех достоинствах он любит ревностно обличать чужие недостатки и проявляет полное равнодушие к своим собственным, а зачастую вообще не замечает их; в поисках всего необычного и неожиданного Тимей способен дойти до предела ребячливости.

2. Здесь я ограничусь всего одним или двумя примерами, так как Цецилий в своем сочинении привел их достаточное количество. Прославляя Александра Великого, Тимей говорит о нем так: «Александр быстрее овладел всей Азией, чем Исократ сочинил „Панегирик“[2], призывая выступить против персов».

Изумления достойно это сравнение македонского царя с софистом! Стоит, Тимей, к этому отнестись серьезно, сразу же придется признать, что даже спартанцы уступили в мужестве Исократу: им пришлось тридцать лет покорять Мессению[3], а он сочинял «Панегирик» всего десять лет.

3. А вот слова того же Тимея об афинянах, ставших пленниками сицилийцев[4]: «Они обесчестили бога Гермеса, разбив его изваяния. За это были они жестоко наказаны. Кару свою они понесли от того человека, который по отцовской линии происходит от беззаконно оскорбленного бога – от Гермократа, сына Гермиона». Я удивляюсь, милый Терентиан, почему в таком случае он не написал о тиране Дионисии[5] следующее: «Дионисий поднялся против самого Зевса с Гераклом, поэтому Дион совместно с Гераклидами лишил Дионисия власти».

4. Впрочем, стоит ли говорить много о Тимее, если даже такие знаменитости, как Ксенофонт и Платон, вышедшие из школы самого Сократа, увлекаясь пустяками, порой не замечали собственных безвкусиц. Вот что, например, пишет Ксенофонт в «Лакедемонской политии»[6]: «Голос спартанцев слышен реже, чем голос мраморных статуй, взгляд их труднее поймать, чем взор бронзовых изваяний, они стыдливее девиц очей наших – наших зениц»[7]. Амфикрату, а не Ксенофонту пристало назвать зрачки стыдливыми девицами очей; и кому вообще, клянусь богами, придет в голову мысль назвать зрачки стыдливейшими, когда любому хорошо известно, что бесстыдство человека прежде всего обнаруживается в его глазах; ведь сказал же Гомер: «О винопийца, с взорами пса»[8].

5. Тимей похитил у Ксенофонта это холодное выражение и присвоил себе как самую бесценную добычу; рассказывая об Агафокле[9], который сначала согласился на брак своей племянницы, а потом во время брачной церемонии сам же похитил ее, он добавляет: «Разве смог бы рискнуть совершить подобное преступление человек, глазами которого глядели бы целомудренные девы, а не блудницы».

6. Наконец, Платон, столь божественный во всем остальном, описывая деревянные таблички с надписями, сказал так: «В храмах обретут свое место эти кипарисовые памятники»[10]. Он же далее, рассказывая о стенах, говорит так: «О Мегилл, я согласился бы со Спартой, что пускай себе стены почивают в земле, чем будить и вновь поднимать их»[11].

7. А разве лучше поступает Геродот, называя красивых женщин «мукой для глаз»[12]. Пожалуй, для Геродота еще можно найти оправдание, так как это говорят варвары, к тому же пьяные, но даже ради этого писателю не подобало бы выслушивать от потомков горькие упреки в мелочности и ребячливости.

Глава пятая

Подобные безвкусные выражения появляются в произведениях из одного общего источника: их порождает та же погоня за новизной, которая заставляет неистовствовать буквально всех современных писателей; общее происхождение нередко имеют у нас достоинства и недостатки стиля: как созданию прекрасной речи способствуют и красота изложения, и возвышенность стиля, и вдобавок еще увлекательность, так в них же заложены основы успеха и неудачи писателя. То же самое можно сказать о метаболах[1], колебаниях и вариантах стиля, о гиперболах, о колебаниях в употреблении единственного и множественного числа. Далее я остановлюсь на тех опасностях, которые подстерегают в речи каждую из этих особенностей. А теперь назову и разберу те средства, с помощью которых возможно преодолеть недостатки возвышенного стиля или вовсе их избежать.

Глава шестая