О связях как таковых

Скрыто [от наших глаз] то, что привязывает (obvincit) нас к любви, ненависти или презрению вне всякого разумного [на то] основания, и бесполезно здесь замечание Адрастея{39}, что причиною любви, возникающей при виде прекрасного, представленного [нашему взору], является некое воспоминание (recordationem) души о божественной красоте, которую созерцала она прежде, чем принята была (reciperetur) в сожительство (contubernio) с телом. Если бы это было правдой, что же тогда вдруг душу ввергает в ненависть к тому, что совсем внешне и не изменилось?.. Почему же и различные души охотнее зачаровываются совсем разными вещами?… Почему то, что одному кажется непревзойдённо прекрасным, для ума совсем не менее сильного становится уже безобразным?. Так что положение [в мире] предметов для привязки не будет доступно ни рассмотрению непритязательному, ни поверхностному рассуждению (non leviter neque modica fiet observatione pervia).

Глава XXIV Определение предметов для привязки

Феокрит связывал любовь и другие чувства, коими привязываются единичные вещи, со случайностью, судьбой и чем-то неопределённым. Более строго он бы мог это осмыслить (castigatius sensisset), именуя в своём рассуждении сокрытым, но имеющим причины (occultum et determinatum) то, что называет «неопределённым», потому, что оно не было известно ему. В действительности же эта сокрытая субстанция, [причина любви и иных страстей], исходит от некой гармонической основы{40} (a determinate nempe complexionis ratione), которой или щедро одарила природа (largita est) или же просто повлекла за собой привычка и образ жизни (usus et consuetudo invexit).

Глава XXV Чувство привязываемого

Греки не разумом или разумной причиной, но лишь силою судьбы объясняли то, что кто-либо привязывается благодаря любви, ненависти или иному чувству, отчего и почитали на одном алтаре Любовь и Судьбу. Согласия с таким взглядом достигают и некоторые платоники{41}, утверждая даже, что животные, не обладающие даром речи, не всегда привязываются любовью, ибо и разума и благоразумия лишены (ratione carent et prudentia). Но все они рассуждают слишком грубо (crasse) о природе познания и мысли (cognitionis et intellectus), которая заодно с духом Вселенной всё наполняет и во всех вещах сияет, согласно закону бытия сей вещи (suppositi ratione enitescit). Ведь для нас любовь, как и любое иное чувство сама является весьма действенным [видом] познания (valde practica est cognitio), разумная же беседа, рассуждение и доказательство (discursus, ratiocinatio et argumentatio), с помощью которых люди эффективно привязываются, первостепенными видами познания как раз не считаются. Итак, кто желает привязать, да будет твёрдо уверен, что в распоряжении разума [его] нет иных, более пригодных для привязки предметов, благим [для привязки] является знание вещи согласно её роду{42}.

Глава XXVI Бегство привязываемого

Бывает так, что кто-то себя привязывает одним родом привязки, дабы убежать (diffugiat) от другого. Здесь и заключено то, за чем должен следить желающий привязать, а именно он должен работать [с интересующим его предметом] посредством (per media) тех оков, коими [предмет], надёжно удержанный в их власти (quibus ille tenetur), уже привязан, [действовать же], их поддерживая. Так, одна нимфа к любви своей приманила охотника, забредшего далеко [в лес] из-за своего всегдашнего и деятельного неравнодушия к преследованию животных, особого рода подарком – рогом, от звучания которого бегущие животные останавливались. Солдат, [к примеру], благодаря власти и очарованию оружия уходит от иных страстей… Связывают же, избавляя от любви (devinciunt ergo a Venere){43}, охота, пост, опьянение (ebrietas), спортивные упражнения и вообще самые различные виды занятий и отдыха, да и воздержания, также изысканная роскошь и т. д. В каждом виде привязок, как и в этом конкретном, есть свои особенности.

Глава XXVII Основа привязываемого