o c24ec28d571a6d65

-Я вроде жива еще, - сварливо сказала мать, но спорить – не стала.

-Сорочки, - после недолгого молчания сказала боярыня, - я тебе хорошие положила, все ж не

нищенка ты.

Она соскочила с сундука и сказала: «Ну, давай закрывать. Обоз ваш уже скоро приедет, все

ж завтра и отправляетесь уже».

-Жив отец-то мой? – вдруг спросила Федосья, глядя прямо на Марфу.

-Да кто ж его знает, - вздохнула боярыня, - коли найдешь его, так хорошо. Остяк он был, они

к востоку от Большого Камня кочуют. Хороший был мужик, как отчим твой, сейчас и не

сыщешь таких людей».

-А как он меня узнает-то, ежели и повстречаемся мы? - грустно спросила Федосья.

-Рукав закатай, - велела мать. «Вон, - она указала на синее пятнышко, на смуглом

предплечье девушки, - так и узнает».

-То ведь родинка, - удивилась дочь.

-Нет, - улыбнулась Марфа, - не родинка, милая моя. Ну, давай, садись, расчесывать тебя

буду и косы заплетать. И пряник возьми – вона, с утра Иван твой ларцы прислал, как и

положено. Может, хоша со сладкого рвать тебя не будет.

Федосья поднялась в горницу к сестрам, и, постучав, спросила: «Готовы?».

Лиза открыла дверь, и, с порога, поправляя венец из голубого шелка, спросила: «Федосья, а

ты Ивана Ивановича любишь?»

-Люблю, - усмехнулась девушка и сказала: «Ну, давайте быстро, все уже в церкви

собрались, не след им ждать-то».

Выйдя с девчонками на улицу, Федосья обернулась на мать. Та стояла, стройная,

маленькая, в черном плате, и лицо ее было странным – то ли улыбалась Марфа, то ли

плакала.

-Ну, идите, - вздохнула боярыня, - я за вами. «Федор! - обернувшись, крикнула она, - давай,

поторапливайся!»

Мальчик задрал голову, и, посмотрев в жаркое, белесое летнее небо, небрежно сказал:

«Теперь мне в Лондон и смысла нет ехать, матушка».

Марфа помолчала и спросила: «Хорошо подумал ты?»

-Хорошо, - ответил сын. «Языки я и так знаю, математике меня, - он усмехнулся, - сам

Джордано Бруно учил, да и ты продолжаешь, а что мне Федор Савельевич дать может –

того никакая школа не даст. Следующим летом поеду, со всеми вами».

-Ну что ж, - Марфа помолчала, покрутив перстни на пальцах, - можешь не ехать. Образ

понеси только.

-Матушка! – гневно сказал Федор. «Уж говорили о сем».

-Да знаю я, что тебе он не по душе, - вздохнула Марфа. «Однако ж то сестра твоя, иной не

дадено».

-Ладно, - буркнул сын. «Но лишь только потому, что вы просите».

Марфа рассмеялась, и, потянувшись, погладила его по рыжим кудрям.

Она стояла, слушая пение хора, смотря на стройную спину Федосьи, и невольно

почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

-Матушка, - шепнула Лиза, - а ты, как с батюшкой венчалась, так же красиво было?

«Венчается раб божий Иоанн рабе божией Феодосии», - услышала Марфа, и, вспомнив

невидную деревянную церковку, - неподалеку отсюда, - ответила: «Да, Лизонька, так же

красиво».

«Венчается раба божия Феодосия рабу божьему Иоанну», - раздалось с амвона

-Когда я повенчаюсь, тоже будет красиво, - восторженно сказала Лизавета

-А я, - со значением сказала Марья, рассматривая свои перстеньки,- и вовсе венчаться не

буду. И так можно, - лукаво улыбнулась девочка.

-А я – вдохнув запах ладана, томно прикрыв глаза, закончила Прасковья, - повенчаюсь в

соборе Святого Павла, понятно? В Лондоне, - важно добавила девочка.

-А ну тихо! - шикнула на них мать. «Иначе сейчас на дворе окажетесь, и там будете про свои

венчания-то рассуждать».

-Ну, - поднялся Ермак Тимофеевич, когда внесли жареных лебедей, - не пора ли молодым

идти почивать?

-Пора, пора, - закричали дружинники. Марфа вдруг подумала, что никогда еще в их

крестовой палате не сидело столько мужчин – кроме нее и дочерей, женщин тут и вовсе не

было.

Федосья закраснелась, и, отвернув голову, прикрыла лицо рукавом .

-Горько! – закричали дружинники. «Горько!».

Кольцо усмехнулся, и, отведя в сторону рукав, поцеловал жену – глубоко и долго. «Горько!» -

потребовали собравшиеся.

-Ну что ж с вами делать, - ухмыльнулся атаман. «Придется еще!».

Заради венчания Марфа приказала освободить одну из кладовых на дворе. Там и поставили

брачную постель – ключница, как заведено, постелила ее на снопах ржи и пшеницы, а в углы

комнаты дружинники Кольца воткнули стрелы, повесив на них калачи и связки драгоценных

мехов.

Когда закрылась за ними дверь, Кольцо, при свете единой свечи, что держал он в руке,

взглянул в мерцающие очи жены.

-Не жалеешь-то, Федосья, что пошла за меня? – хрипло спросил атаман. «Путь долгий перед

нами, опасный».

Она, молча, расстегивала жемчужные пуговицы на опашене. Светлый шелк скользнул вниз,

по смуглым бедрам, и Федосья оказалась в одной кружевной рубашке.

-Не жалею, Ваня - помолчав, сказала она. Жена вдруг лукаво усмехнулась: «Как вы Сибирь-

то собираетесь воевать, коли баб с детками у вас не будет? Кому-то же надо туда ехать. Вот

и поедем».

-А ну иди сюда, - он притянул Федосью ближе и тихо сказал: «Хоша я тебя, жена, уже по-

всякому брал, хоша и дитя ты наше носишь, однако сего я не делал еще.

-Чего ты не делал-то? – шепнула жена, и ее сладкое дыхание защекотало ему ухо.

-На ложе брачном с тобой не был, - сказал Кольцо, медленно снимая с нее рубашку. «А