o c24ec28d571a6d65

-Лизавета, - Марья выпятила нежную губку, - сказала, что девочки из луков не стреляют.

-Вышивает она, - ядовито добавила Прасковья.

-А вы не вышиваете? – рассмеялся Ермак, потрепав девчонок по головам.

-Они, скорее конюшни чистить будут, чем за пяльцы усядутся, - улыбнулась мать.

Кольцо приехал на Воздвиженку, как в монастыре уже ударили к вечерне. Марфа сидела в

крестовой палате за счетными книгами.

-А, Иван Иванович, - устало улыбнулась она. «Ну, к сговору все готово, посаженым отцом у

вас Ермак Тимофеевич будет, говорил мне он».

-Да, - Кольцо вдруг сглотнул и подумал, что не видел еще в жизни никого страшнее, чем эта

маленькая, стройная, вся в черном женщина. «Глаза-то у нее – ровно лед, - атаман

поежился, - вроде и красивые, а всмотришься – и мороз до костей пробирает».

-Насчет рядной записи…, - пробормотал он.

-Очень бы хотелось послушать, Иван Иванович, - нежно улыбнулась Марфа, отложив перо.

«Все же ради вас моя дочь хорошему жениху отказала, богатому, так что вы уж не

обессудьте – расскажите мне, что у вас за душой-то есть».

Кольцо откашлялся. «Да я бы насчет приданого, Марфа Федоровна…»

-Какого приданого? – бронзовая бровь взлетела вверх. «Нет у Федосьи Петровны никакого

приданого – так, пара сундуков с сарафанами ее да сорочками, а более – ничего, вы уж

простите.

-Ну, впрочем, - добавила Марфа, откидываясь на спинку высокого кресла, - раз вы ее так

любите, как на сватовстве о сем говорили, так и в одной рубашке ее возьмете, правда?

- А как же, - Кольцо повел рукой в сторону поставцов с золотой и серебряной посудой.

-Ах, Иван Иванович, - легко вздохнула Марфа, - сие ж Петра Михайловича все, мужа моего

покойного, - женщина широко перекрестилась. «А Федосья Петровна ему не родная дочь, а

приемная, в подоле я ее принесла, - жестко проговорила женщина, - вот он ей ничего и не

оставил».

-А вы, что же, Марфа Федоровна, родной дочери и не выделите ничего? – сжав кулаки,

спросил Кольцо.

-Нет, - женщина чуть улыбнулась, - не выделю, Иван Иванович. У меня еще три дочери,

приданого много надо, а вы атаман, человек богатый, так, что я на вас надеюсь, что

Федосью вы обеспечите.

«Вот же сука, - бессильно подумал Кольцо, - и не скажешь ей ничего. Она умна, конечно, и в

кого Федосья дура такая? Впрочем, шестнадцать ей всего, эта тоже, наверное, в сих годах,

тоже дурой была. Хотя нет, - он внимательно посмотрел на спокойное лицо Марфы, - эта с

рождения такая, змея».

-Так я жду, Иван Иванович, - ласково напомнила ему мать невесты, - о вдовьей-то доле

Федосьи расскажите мне. Вы ее в Сибирь везете, то место опасное, мало ли что с вами

случится, - она усмехнулась.

-А ты бы и рада была, - зло подумал Кольцо и начал говорить. Теща, - он посмотрел, - все за

ним записывала, не пропуская ни единого слова.

-Ну, вот и славно, - улыбнулась Марфа, когда он закончил. «Рядную запись я сделаю, со

свадьбой тоже тянуть не след – Успенский пост на носу. Вот тут, - она кивнула на улицу, - в

монастыре нашем Крестовоздвиженском и повенчаетесь, на следующей неделе. А сговор

можно послезавтра устраивать, в субботу».

-А Федосью Петровну можно мне увидеть? – осмелев, спросил Кольцо. «Давно мы не

встречались-то».

-Как обрюхатили, так и не встречались, - резко ответила Марфа. Атаман покраснел.

-Нет, - поднялась женщина, - не взыщите, Иван Иванович, на сговоре уже увидитесь, ну а

потом – под венцами брачными. Федя, - обратилась женщина к вошедшему в горницу сыну, -

проводи Ивана Ивановича, ехать ему надо.

Атаман, молча, поклонился, и пошел вслед за мальчишкой.

-Ты образ нести будешь? – спросил он, глядя в мощную, недетскую спину. Парень внезапно

обернулся и жестко сказал: «Я тебе не «ты», шваль, а боярин Федор Петрович Воронцов-

Вельяминов, понял? И образ я нести не собираюсь – пусть кто из дружины твоей сие

делает».

-Так вы ж брат невесте, - пробормотал атаман.

Парень, молча, распахнул дверь на конюшню, и сказал: «Всего хорошего».

Иван Васильевич посмотрел на лиловый, брусничный, золотой закат, что играл над Москвой-

рекой и вздохнул: «Ну, что, Борис Федорович, сдавайся уже. В сей позиции ты ну никак не

выиграешь, хоша ты что делай».

Борис Годунов посмотрел на шахматную доску – черного дерева и рыбьего зуба, и медленно

повертел в красивой, с длинными пальцами руке, искусно вырезанную фигурку.

-Сие пешка, - усмехнулся государь, - она царя не бьет, Борька.

Двери распахнулись, и в палату шагнул атаман Кольцо.

-А, сибиряк, - улыбнулся Иван Васильевич, и махнул рукой Годунову. Тот сложил шахматы,

и, поясно поклонившись, вышел.

-Был у меня атаман твой, сказал, что венчаешься ты следующей неделей, - задумчиво

сказал царь. «Молодец, Ванька, на вот, подарок, – Иван Васильевич стянул с пальца

перстень. «Ну, жена у тебя красивая, повезло тебе. Как в Сибирь ее привезешь – пусть она

там с остяцкими бабами-то задружится, все ж кровь ее, а чрез баб к нам и мужики потянулся.

Хватить резать-то, привечать надо те народы, с ласковой рукой к ним идти, не с мечом».

-Так вы ж, государь, говорили…, - пробормотал Кольцо.

Иван Васильевич, улыбаясь, посмотрел на него: «У меня, Ванька, сын растет – так я ему