o 8b191ad8675a2039

Федору Вельяминову Никита Судаков отписал коротко – на брак согласен, благословение

даю, за Феодосией, как за единственным ребенком, закреплено все богатство рода

Судаковых, которое после смерти Никиты Григорьевича перейдет его дочери, а от нее – в

род Вельяминовых. В отдельной грамоте Никита Судаков перечислял земельные угодья,

рыбные ловли на Ладоге и Онеге, соляные копи в Пермском крае, золото и серебро в

монетах и слитках, драгоценные камни, меха, шелк и бархат.

-Также посылаю вам икону Спаса Нерукотворного, нашей новгородской древней работы, в

ризе сканного дела, с алмазами и рубинами, как брачное мое благословение, - дописал

Никита Судаков грамоту и бросил взгляд в красный угол.

Спас висел там, в центре иконостаса, закрытый золотой, тонкой работы ризой – так, что

видны было только потемневшие краски лика.

-Надо бы другую икону достать, повесить на это место» - подумал Никита и, встав, вышел из

крестовой горницы. В своих палатах, куда хода никому, кроме Феодосии и доверенного

старого слуги, - из своих, - не было, Никита первым делом снял нательный крест и бросил

его на пол, у двери.

Икон здесь, конечно, не было – только тут Никита Судаков мог почувствовать себя в

безопасности. Двойная, тайная жизнь, которую он вел долгие годы, приучила его к

осторожности – он никогда не давал повода усомниться в приверженности церкви – столп

благочестия, жертвователь собора Святой Софии, кормилец нищих и убогих.

Только здесь, при свете свечей, он мог вздохнув, обратить свой взор на восток, и прошептать

– про себя, так, что двигались только губы, - те истинные молитвы, к коим он привык с

отрочества, с того времени, как отец и мать открыли ему свет веры настоящей.

А потом, произнеся то, что положено, он мог излить Всевышнему все, что тревожило его.

Беспокойство свое о Феодосии, и тоску о матери ее – больше двадцати лет вдовел Никита, а

мачеху дочери так и не взял. Из своих семей никого подходящего ему по возрасту не было, а

на чужой жениться было опасно, - и надежду свою на Бога, опору и защитника всего того, что

создано Им.

С утра Прасковья Воронцова сбилась с ног – сговор и рукобитье было решено устроить у

них, на Рождественке, ожидалось несколько десятков человек, с рассвета в поварне стучали

ножами, а над двором усадьбы распространялись упоительные запахи дорогих кушаний.

Федор Вельяминов заслал к родственникам Феодосии сваху, - старую боярыню Голицыну, -

однако, получив согласие от Никиты Судакова, сделал он это только в знак соблюдения

обычаев.

Феодосия, которую позвали в горницу, выслушала речи свахи и коротко кивнула головой –

вот и весь обряд.

На сговоре же надо было читать рядную запись – сколько приданого дает Никита Судаков за

единственной дочерью, сколько Феодосии достается из имущества покойного мужа, да

сколько закрепляет за ней и ее детьми, буде таковые народятся, муж будущий.

Феодосию на сговор привезли ее московские родственники и сразу передали на руки

посаженой матери – Прасковье Воронцовой. Сейчас Феодосия сидела у нее в горнице и

дергала гребнем зацепившиеся за многочисленные ожерелья волосы.

-Вот же обряд бессмысленный, - думала она, - кому какое дело до всех этих деревень, душ и

рыбных ловель? Нет, чтобы повенчаться, и все – так ведь еще ждать надо, Петровки на

носу, только в августе свадьбу можно устроить. А теперь, после сговора, я Федора и увидеть

не смогу – невместно, не по обычаю это до венчания. Когда ж поговорить с ним про книги,

что батюшка пришлет из Новгорода? А, может, и не поговорить, а все проще сделать?

Феодосия едва успела закрутить косы вокруг головы, и надеть кику, как за ней пришла

боярыня Голицына с Прасковьей – звать ее вниз.

Федор Вельяминов не видел свою будущую жену со времени их свидания в той же самой

горнице, где сидели они сейчас, разделенные гостями.

Нежный свет туманного дня – погода, как это обычно бывает московским летом, повернула

на холод, вот уже неделю шли дожди, - очерчивал ее тонкий профиль, золотил длинные

ресницы, и видно было, как бьется нежная жилка на ее шее. В просвете между

драгоценными ожерельями было видно немного белой, гладкой кожи, и Федору большого

труда стоило оторвать от нее свой взгляд.

Под монотонное чтение Михайлы Воронцова, - он, как посаженый отец, читал рядную запись,

- Федор думал о том, что за Петровки надо обустроить женскую часть дома. Со времени

смерти Аграфены он там и не бывал, и мало-помалу когда-то богатые покои пришли в

запустение.

-Да вот как бы это сделать-то? Привезти Федосью в усадьбу – невместно, теперь мне ее до

самого венчания не увидеть, а не стоит делать, ее не спросивши – ей же там жить. Да и

вообще, она ж новгородка, у них на все свое мнение имеется, вдруг еще не понравится, как я

там все обделаю? Нет, надо б как-то у нее выведать, что ей хочется, да и приступить. Вот