o 18466e8fb342a663

Море кипело. Огромные свинцовые валы, ритмично накатываясь из темноты, со стоном

кусали берег и нехотя отступали, оставляя после себя пену, водоросли, выброшенную на

берег рыбу и мусор. Усилившийся к ночи ветер гнал по небу рваные, беременные

дождевой влагой и готовые вот-вот разродиться дождём, облака. Низко стелющееся над

водой небо и кипящее море, не оставляющее попыток допрыгнуть и лизнуть волной тучу!

Вода и вода!.. А между ними - уже почти утонувший, захлебывающийся, то и дело

погружающийся в пучину и с трудом выныривающий на свет причал. Ветер крепчал, но

начавшийся отлив «работал на нас», и море, всё ещё грозно ворча, тем не менее,

отступало. До утра можно было спать спокойно.

Вагончик Лыкова манил освещёнными окнами и дымившей по-домашнему трубой. После

сырого пронзительного ветра хотелось посидеть у раскалённой буржуйки, расслабиться, спокойно покурить, поглядеть на огонь. Боцман, развернув газету поближе к лампочке, с

интересом читал, шевеля губами. Заметив, что Палыч уже успел приложиться к бутылке, я

промолчал, понимая бесполезность нотаций.

*

Должность боцмана Лыкова устраивала вполне. В его обязанность входило вечером

зажечь, а утром потушить фонарь на пирсе и заодно смести с палубы не унесённый ветром

мусор. Свою работу он называл «сибурде», с ударением на последнем слоге, то есть,

симуляцией бурной деятельности:

- Делаю вид, что за мной гонятся, - шутил он.

В другом месте он работать, наверное, и не смог бы. Тщедушный, испитой, вечно

кашляющий, он и передвигался-то с трудом. Какая уж тут работа! Зарабатывал Палыч

соответственно - по минимуму.

- Шестьдесят рублей «одесских», - объяснял Лыков.

Одесских - это значит, без учёта северных надбавок.

При такой смехотворной зарплате Игорь Павлович был самым читающим человеком в

посёлке. Оформляя на почте годовую подписку на газеты и журналы, Палыч выкладывал

свою трёхмесячную зарплату. Причём, газеты, поступавшие в контору рыбобазы, он не

выписывал. Зачем платить, когда можно читать так, бесплатно?..

В шахматы с боцманом никто играть не садился - неинтересно. А как он играл на трубе!

Иногда на закате над притихшим после дневных забот посёлком разливались незнакомые

простым людям классические мелодии.

- Я вот поломаю боцману дудку, чтобы по ночам спал, как все добрые люди! - иногда

беззлобно говорил его сосед, тракторист Виноградов.

На что всегда получал отпор от жены:

- Чего тебе-то, пусть играет!

Женщины жалели Игоря Павловича.

*

Ночью удалось немного поспать. Шторм набирал силу, но, так как отлив сгонял воду,

разрушения причала не было. Рано утром, связавшись с Главным механиком

рыбокомбината и накричавшись от души в телефонную трубку, я получил «отмашку» -

разрешение снимать с пристани оборудование.

Вода прибывала. Покрытые белыми «барашками» волны методично долбили далеко

выдвинувшийся, как указательный палец, в бухту причал, порой перехлёстывая через

верх. Возвышающиеся на самой оконечности пристани две тесовые будки, возведённые

для защиты механизмов от непогоды, выглядели жалко. Настил пристани от ударов волн

гудел под ногами, штормовой ветер жёг лицо солёными, как тузлук , ледяными брызгами.

В такие минуты как никогда ощущаешь свою беззащитность перед разбушевавшейся

стихией. Она готова в один миг разломать, разрушить и смести всё, стоящее на пути, изуродовать, измочалить, утащить на дно, замыв там песком и илом, не оставив следа.

*

Рыбонасосы срывали с места, не разбирая будок, - не до того!

Сквозь открытую дверь двое ребят заводили стальной восемнадцатимиллиметровый трос; гусеничный ДТ-54, натужно взревев и выдав в небо чёрный столб выхлопных газов,

приподнимал от натуги передок… На секунду он замирал, а затем медленно, как бы

нехотя, выбрасывая из-под гусениц щепу, подавался вперёд. Какие-то мгновения, казалось, ничего не происходит: трактор двигался, а будка стояла на месте, как ни в чём не бывало...

Потом передняя стенка вздрагивала, выгибалась в сторону берега и медленно

складывалась, как карточный домик. А из-под обломков, ведомый дымящимся от

напряжения тросом, выползал, отряхиваясь от сора, омываемый солёной волной

смонтированный на трубчатых салазках рыбонасос. Тяжелые валы таранили причал;

толстенные доски, покрывающие пристань, освобождённые от многотонной тяжести,

взлетали; сквозь проломы в настиле били в небо пенящиеся фонтаны брызг. Ветер

завывал, валил с ног, швырял пригоршнями в глаза жгучую влагу - хотелось бросить всё и

бежать!..

И ужас, и восторг, одновременно.

И всё время где-то на периферии зрения, на берегу - втянувшая голову в плечи,

спрятавшая руки в рукава, с дымящейся папироской во рту, тщедушная фигурка

боцмана…

- Ну, что?.. Съел?!- оглянулся я на Океан, сплюнул солёной водой под ноги и, сняв

залитые очки, сошёл последним на берег.

Моя спина выражала презрение к недавнему ещё исполину.

Он что-то ворчал ещё вдогонку, скрипел плахами разваливающейся пристани, но я не

слушал… Он мне был уже неинтересен.

В боцманском вагончике - не протолкнуться. В тепле на меня вдруг навалилась свинцовая

усталость, глаза закрывались сами собой.