Когда я переехал в Петербург, многие мои приятельские связи в Москве оборвались. Трое самых близких друзей уехали и живут сейчас в трех разных городах одного государства – Израиля. Из родственников в столице осталась одна мама, но ведь не будешь пить водку с собственной матерью, женщиной строгих правил и преклонных годов. То есть для кого-нибудь, возможно, в этом проблемы нет, а у меня есть. Не так воспитан-с.
Словом, в Москве я чаще пью в одиночку. А после такого вечера, который я провел у Сергея, выпить хотелось страшно. На улице было холодно – градусов пятнадцать ниже нуля. Поэтому я не нашел ничего лучше, как вернуться в дом Сергея и подняться на его этаж. Там, на лифтовой площадке, я и высосал бутылку водки, закусывая ее паштетом и после каждого хорошего глотка выходя на балкон покурить. Там я и заснул на полу, прислонившись к батарее парового отопления. У батареи меня нашел не кто иной, как Сергей, когда он за полночь вывел на прогулку собаку.
Финская «клюковка» – хорошая водка, поэтому, несмотря на дозу, я проспал без проблем до самого утра. Меня разбудили жажда и громкие голоса.
Сначала я не понял, откуда они доносятся, как не сразу понял, где нахожусь, но довольно быстро сориентировался: я лежал в разложенном кресле в кабинете Сергея, а голоса доносились из кухни.
Конечно, я чувствовал себя как медуза, выброшенная на берег, но голова все же не болела. Как и медузе, мне хотелось одного – воды.
Тем не менее, зная, что реакция Кати на меня будет тоже медузной – я имею в виду Медузу Горгону, – я решил некоторое время, пока еще не наступила полная десикация, голос не подавать и послушать возбужденный разговор, происходивший в кухне.
- ...даже когда погиб Бондарев, – долетел до меня голос Кати. – Старый приятель, чудный мужик. Вот была трагедия так трагедия. Я себе все глаза проплакала. А ты держался молодцом. Сейчас же – словно брата потерял. Посмотри на себя, ты за сутки постарел лет на пять. Я понимаю, убийство. Но кто он тебе, этот Макарычев? Я о нем и не слышала никогда. И ты не вспоминал.
- Потому что убийство! – услышал я Сергея. – Дело не в том, что Макарычев мне девяносто пятая вода на киселе. И не в том, что я с ним всего два дня назад разговаривал. И даже не в том, что в доме самым фантастическим образом завелась книга с его посвящением. А в том, что зверское убийство!
- Да в Москве убийства пачками случаются! – Оказывается, в разговоре участвовал еще и Костик. – По каждому поводу переживать, что ли? Блин! Убили, значит, было за что.
- Замолчи! – повысил голос Сергей. – Ты вообще ничего не понимаешь. Убийство – самое страшное, что есть в природе. «За что» или «ни за что» – не разговор. Убивать нельзя НИ ЗА ЧТО!
- Скажешь тоже, блин! И подонков нельзя убивать? И казнить нельзя? Заладил – самое страшное, самое страшное… Что-то их меньше не становится, убийств то есть. Только больше с каждым днем.
- Не смей рассуждать об убийствах! – взревел Сергей. – Мал еще! Если бы книжки читал – не рассуждал бы так. А из видака только убийства и лезут. Ты, наверное, киношных смертей перевидал больше, чем я выкурил в жизни сигарет.
Тут я понял, что мне хочется не только пить. Слово «сигарет» послужило триггером. «Покурить бы!» – заныл весь организм.
- Сережа! – сиплым голосом позвал я.
На кухне что-то звякнуло, послышалось бульканье, и в дверях кабинета появился Сергей с бокалом апельсинового сока в руке.
- Продрал глаза? Ну, молодец. Пора, уже десять часов. На, выпей. Я понимаю, тебе другого хочется, но извини, нету.
- Ох, спасибо большое, – пролепетал я. – Сок, это очень кстати.
- Да уж догадываюсь. Ну, старик, ты вчера дал. И как тебя угораздило на лифтовой площадке напиться? Еще хорошо, что на нашей. И слава богу, что не на улице – замерз бы к чертовой матери!
- Кое-какое разумение имеем, – похвалил я себя.
- Ты хоть помнишь, как я тебя тащил? Тяжелый, дьявол… С меня пятнадцать потов сошло. От смеха чуть грыжа не выскочила.
- От смеха? – Я усомнился. – Что же смешного в пьяном беспамятном теле?
- А ты песню пел. Даже соседи вышли послушать.
- Пел?!! Какую еще песню?
- Старый боевой гимн собственного сочинения. Про дедушку Ленина.
- Ох, блядь! Правда, что ли?
- Не матерись, кругом женщины и дети. Конечно правда.
со вкусом процитировал Сергей.
Я выдавил из себя улыбку:
- А больше ничего не творил?
- Больше ничего. Зато песню исполнил на «бис» раза четыре. Соседи были в восторге. Особенно та бабуся, что в дальней квартире живет. Она, между прочим, стоеросовая коммунистка, за Зюгу голосует, рада была бы позвонить куда следует, да некуда.
- Слушай, Сережа, – перебил я его, – у тебя сигареты есть? Курить хочется – сил нет.
- Ну, друг Синицкий, так дело не пойдет. Сначала душ, позавтракаешь, кофе выпьешь, потом сигарета. Курить с похмелья натощак – это все равно что стакан принять. Тебя опять развезет, а мне с тобой нянчиться некогда. Дела ждут.